Читаем Иванов день полностью

В эти же дни меня вызывают в редакцию журнала «Резец». Со мной говорят заместитель ответственного редактора Михаил Майзель и заведующий редакцией Григорий Владимирский. Оба они серьезные критики, часто выступают в журнале.

— В очередном номере мы намерены напечатать вашу премированную «Клепку». У членов жюри рассказа не оказалось, мы звонили всем. Надо срочно принести оригинал, мы тут перепечатаем, — говорит Майзель.

— А у меня нет оригинала, нет и копии! — почти весело отвечаю я.

Майзель и Владимирский переглядываются, пряча улыбку. Наверное, впервые видят такого девятнадцатилетнего болвана!

— То есть… как нет? — тревожно сквозь очки смотрит на меня Владимирский.

— Я черновики обычно рву и выбрасываю, — в том же веселом расположении духа говорю я. — Если бы я их хранил, то мне не хватило бы и чемодана, он у меня небольшой. А в чемодане я держу белье и посуду. Мне ведь часто приходится переезжать с квартиры на квартиру, своей пока нет.

— Да, все это печально, — качает головой Владимирский. — Но вы, наверное, помните рассказ? Там, говорят, страниц семь-восемь школьной тетради?

— Этот рассказ имел много вариантов. Я его переписывал раз пятьдесят, — говорю я. — Попробую вспомнить последний вариант!

Владимирский и Майзель облегченно вздыхают, Майзель говорит:

— Дня через два-три мы ждем вас с рассказом. Восстановите его, здесь мы перепечатаем.

Я откланиваюсь и ухожу.

Дома я сажусь за бумагу, записываю начало рассказа, первые пять-восемь строк… и бросаю перо! Нет, мне никак не вспомнить продолжение в том виде, в каком я послал рассказ на конкурс.

Что же мне делать?

Недолго думая, я сажусь заканчивать недавно начатый рассказ под названием «Астрахань». Он мне кажется равноценным «Клепке». Правда, «Клепка» написана на современную тему, более созвучна тематике тонкого журнала, «Астрахань» же — о годах гражданской войны. Мне думается, что в журнал даже лучше понести новый рассказ. Пусть недруги мои (они, наверное, есть среди хохотавших в Ленкублите!) не думают, что свет клином сошелся на «Клепке»! Я могу написать и более сильный рассказ!

Вот в таком возбужденном состоянии я заканчиваю «Астрахань» и несу в редакцию «Резца». Здесь рассказ читают и радуют меня вестью, что он принят для съездовского номера журнала. Нет ли у меня еще рассказов?

— Есть, — говорю я. — Штук десять!

— Несите все! — велит Владимирский. — Что-нибудь выберем…

Я приношу свои тетрадки с рассказами в редакцию… и многие из них печатают в «Резце» на протяжении всего года. (Я недавно перелистал комплект «Резца» за 1934 год и нашел эти рассказы в № 3, 5, 11, 13, 15, 16, 20; остальные были напечатаны в 1935 году.) Лучшим среди моих рассказов 1934 года, конечно, была «Астрахань», опубликованная в № 16, съездовском. Напечататься в этом номере было почетно для любого писателя, тем более для молодого, только делающего первые шаги в литературе. С обложки этого памятного номера «Резца», каким-то чудом сохранившегося у меня и по сей день, дружески смотрит Николай Тихонов, с неизменной в те годы трубкой.


Современный читатель, пожалуй, и не слыхал, что среди многих журналов, издававшихся в довоенном Ленинграде, выходил и «Резец».

Когда я стал печататься в нем, журнал уже справлял свое десятилетие. А начал он свое существование в 1924 году, сперва как еженедельное приложение к «Красной газете». Иллюстрированным журналом, не похожим ни на одно из современных изданий, «Резец» стал много позже. На обороте обложки он официально именовался так: «Журнал пролетарской литературы». Выходил дважды в месяц размером в двадцать четыре страницы широкого формата.

Это был журнал, главным образом, рассказа. Но много места в нем занимали и поэзия, и критика, в более позднее время — и переводы.

«Резец» не зря именовался «журналом пролетарской литературы». В нем печатались пролетарские писатели, ведущей была производственная тема, революционное прошлое. Журнал выдвигал творческую молодежь из рядов рабочего класса Ленинграда, лучшие принимались в литературную группу, существовавшую при редакции.

Из «Резца» первого призыва вышли такие известные писатели, как А. Прокофьев, Дм. Лаврухин, А. Молчанов, Д. Остров, В. Пошехонов, А. Решетов, А. Черненко.

Стоит напомнить, до чего неожиданной была обложка «Резца» с фотографией почти вовсе неизвестного тогда «морячка» Всеволода Вишневского, написавшего пьесу к десятилетнему юбилею Первой конной, в рядах которой он некогда сражался пулеметчиком.

Люди моего поколения добрым словом вспоминают журнал «Резец». Он был для нас своим журналом, своего рода журналом-студией, клубом. Его авторов, так и величали «резцовцами» ибо они состояли в литературном объединении, носившем название этого журнала. При журнале существовала консультация, которую одно время возглавлял Алексей Крайский, один из плеяды первых пролетарских поэтов, автор популярной в те годы книги «Что надо знать начинающему писателю».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное