Иванов день

Я мог бы привести фамилии десятка ныне здравствующих ленинградских писателей, которым Михаил Леонидович серьезно помог в их становлении, в редактуре их книг, в создании благожелательной нравственной атмосферы вокруг их имени в издательствах, в писательской организации. Стали бы они писателями без Слонимского? Наверное. Но прошли бы более длительный и тернистый путь. Это в равной мере относится и ко мне.

«Крестьянская правда» отнимала у меня много времени. Уже редко я теперь встречался со своими друзьями «резцовцами», еще реже бывал на различных литературных вечерах. Это, конечно, меня сильно удручало. Но отрыв от литературной среды компенсировался открывшимся для меня необъятным миром сельской жизни, фольклора, старины и даже экзотики, — чем не экзотика найденные мной несколько колхозных деревень, населенные исключительно ревнителями старой веры? О староверах ведь у меня повесть «Братья»!

Однажды, когда я вернулся в Ленинград из очередной командировки, меня вызвали на заседание правления писательской организации.

От товарищей своих, принятых кандидатами в члены Союза писателей, я уже знал, что при приеме ничего страшного не происходит. Особенно бояться мне, конечно, не следовало. К тому же у меня уже был кое-какой литературный багаж: напечатаны рассказы и повесть, а недавно я сел и за первый роман; правда, работал я над ним между делом, урывками.

Любопытна история этого романа.

Писать его я, вообще-то, не думал. Хотя я и занимался в основном сельскими делами, но в последние месяцы все чаще и чаще возвращался мыслями к заводу, где недавно работал и к которому еще крепко был привязан. Меня волновали история завода, производственные и моральные проблемы, биографии многих замечательных людей из старой гвардии, ветеранов.

Надоумили меня писать роман Борис Лавренев, а потом и Борис Корнилов с сотрудником вечерней «Красной газеты» Зеликом Штейнманом.

Как сейчас вижу молодых Корнилова и Штейнмана, За неимением тихого уголочка в тесном тогдашнем помещении «Звезды», они ведут меня в бильярдную, где обычно жизнь начинается после шести вечера. Сейчас здесь — никого. Корнилов садится на подоконник, вертит на коленях иллюстрированную детскую книжку с крупными иероглифами на обложке. Это — его сказка, изданная в Японии. Он счастлив, улыбается, показывает нам ярко раскрашенные картинки.

Штейнман приступает к делу. Он говорит, что вот они с Корниловым прочли мою повесть «Братья» и очень огорчились тем, что повесть такая маленькая, многое в ней скомкано, а материал интереснейший, на эту тему можно бы написать солидный роман.

— Зелик абсолютно прав! — говорит Корнилов. — Сколько листов в повести?

— Чуть больше полутора, — отвечаю я, — сорок страниц на машинке.

— Чудак! — смеется Корнилов. — Другой бы растянул эту повесть на сорок авторских листов! И читали бы! Кто в наше время пишет о староверах?.. Никакой конкуренции!

— У меня и на самом деле собран материал на целый роман. В повесть вошла только небольшая часть, — хвалюсь я.

— Ну вот и надо засесть за роман, показать, как живут староверы в колхозах, что они там поделывают. Не молятся же они целый день? — говорит Корнилов.

— Нет, грешно, грешно, — волнуясь, поддерживает его Штейнман, — собрать такой интересный материал и написать повесть на сорок машинописных страниц!

— То же самое мне говорил и Борис Андреевич, — не без гордости сообщаю я.

— Ну и прав Лавренев! Надо садиться за роман! — И Корнилов спрыгивает с подоконника…

Конечно, все они правы… У меня много неиспользованного исторического и современного материала, собранного в глубинных районах области…

Очень часто я теперь вспоминаю это памятное правление.

Принимая молодого писателя кандидатом в члены Союза писателей, его не только со всей серьезностью посвящали в Литературу, но испытывали, говоря техническим языком, и на прочность, и на разрыв. Обсуждалась только одна кандидатура!

В послевоенные годы в этом ритуале приема нового члена писательской организации, к сожалению, многое безвозвратно утеряно. Прежде всего… творчество молодого писателя во всех инстанциях обсуждается без его участия. Зря, думается мне, ликвидирован институт кандидатов — не каждый принятый в организацию по первой книге оправдывает высокое звание писателя.

Как-то летом 1975 года я участвовал в работе секретариата Союза писателей РСФСР. В этот день в члены писательской организации должны были принять… 87 человек! Конечно — заочно. Зачитывались какие-то сведения из анкет — и усталые секретари, чаще всего механически, поднимали руку при голосовании. И я в том числе! Принимали всех!.. Но у меня хватило терпения только на тридцать человек, и я сбежал с секретариата…

А вот памятное мне правление 1937 года.