Иванов день

Александр Копков сразу же мне понравился своей открытостью, непосредственностью. Был прост, ясен, весь на виду. Понравилась и широта его натуры даже при нашем скромном застолье. Он был в хорошем настроении, рассказал сюжет задуманной новой пьесы. Потом много рассуждал о драматургии Горького, и особенно — Сухово-Кобылина. «Смерть Тарелкина» он знал чуть ли не наизусть, приводил из пьесы, как образца истинной драматургии, целые куски. Копкова приводила в восторг убийственная точность сатирических метафор Сухово-Кобылина, внутренняя непримиримость его обличений.

Мы расстались поздно вечером хорошими друзьями.

Потом Копков часто заходил ко мне в редакцию просто так, посидеть и поговорить, поделиться театральными новостями. Меня удивляло, что, хотя никто нигде еще не видел его пьес, все к нему относились с большой симпатией и надеждой. Заслужить это в писательской среде тех лет было не так просто. Такое же отношение на протяжении долгого времени я наблюдал еще к одному молодому — к прозаику Дмитрию Острову.

Ну а как сложится судьба «Царя Потапа», если пьесу все же поставят?

Со Всеволодом Пошехоновым я познакомился намного-намного раньше, чем с Александром Копковым. Наверное, это произошло еще в 1934 году. Встречался я с ним не раз и у Решетова, и в редакции «Резца», а бывало, и на занятиях литературной группы при журнале. Из подающих надежды прозаиков он был самым талантливым. Он немало уже успел и сделать. Много в нем было еще деревенского, но и город уже чувствовался сильно. И крестьянин, и мастеровой! В те годы он работал на «Красном треугольнике», в каком-то из его вредных цехов.

Многое мне нравилось в Пошехонове… Крестьянская степенность и рабочая хватка хорошо сочетались. Он больше слушал, чем говорил. Очень приятным был в компании. Любил литературные темы в разговоре. Чувствовалось: немало читает, хочет побольше узнать и при личном общении с товарищами, не переносит пустопорожних посиделок, до которых охочи иные.

Нравилась мне в Пошехонове и такая черта, как неудовлетворенность своей работой. Вот спорили в газетах и журналах о его повести «Кочуй», больше хвалили, а он все совершенствовал ее, сокращал и дополнял. «Кочуй» три года подряд переиздавался в «Молодой гвардии», и каждый раз — в переработанном виде.

(Как-то недавно, перебирая комплект «Резца» за 1932 год, я в одном из номеров вычитал такое, что и голова могла закружиться у молодого писателя:

«Многочисленные собрания заводских комсомольских коллективов, пленумов посвящены разбору «Кочуя». Комсомольская и литературная печать отмечали, что с выходом этой книги библиотека пролетарской литературы пополнилась значительным произведением».)

Пошехонов заметно выделялся среди молодых писателей своей серьезностью, какой-то основательностью. А то ведь разный народ тогда приходил в литературу, и особенно — в связи с «призывом в литературу». Пошехонов любил посмеяться над одним чудаком. Тот издал толстый роман из заводской жизни, который и тогда невозможно было читать, созвал друзей и недругов на шумный пир и всенародно разбил об пол гипсовый бюст Льва Толстого, стоявший на письменном столе. Мол, хватит, покрасовались, господа дворяне, теперь наш черед, писателей из народа, «призванных»!.. Юбиляр всюду произносил дерзкие речи, всюду ниспровергал классиков.

Пошехонов писал на актуальную для тех лет, как и сегодня, рабочую тему. Его называли не иначе, как «писатель рабочей молодежи» или «певец рабочей темы». И достоинства, и недостатки его первой повести были характерны для прозы тех лет. К достоинствам можно отнести уже то, что она не описательна, видна серьезная работа автора над языком, хотя, конечно, и недостатки очевидны, и прежде всего — схематичность многих образов. Правда, сам Кочуй, этот вчерашний деревенский парень, приехавший в город и перевоспитавшийся на большом заводе в сознательного рабочего, во многом удался Пошехонову. Кочуй встает со страниц повести живой, со всеми своими мелкособственническими предрассудками, анархизмом, но в то же время это и человек обаятельный, душевный.

Пошехонов как писатель рос от книги к книге. Это хорошо было видно тогда, видно и теперь. Перечитав в хронологическом порядке сперва «Кочуй», потом — «Сверстники», потом — «Караваны», я в этом еще раз убедился недавно. Для своего времени, когда только нащупывались пути к рабочей, производственной теме, его произведения были заметным явлением в молодой ленинградской прозе. А в «Караванах» были уже и серьезные художнические достоинства. В 1934 году повесть печаталась в журнале «Литературный современник». У Пошехонова выработалась уже своя стилистика, свое видение мира, были свои полюбившиеся герои.