Иванов день

Копков вышел из-за стола, стал нетерпеливо тянуть всех на улицу.

— Куда, зачем ехать? — пытались уговорить Копкова. — И здесь хорошо, Саша! Устроим банкет здесь!

Надо сказать, что писательский ресторан в те годы был одним из лучших в Ленинграде, здесь семьями обедали писатели, приходили и известные актеры, композиторы, художники.

Все мы вышли на улицу. Вскоре к подъезду подкатили два громадных драндулета — необыкновенная роскошь для довоенных лет! — в каждый набилось по шесть-семь человек, и мы поехали обедать в ресторан «Северный» на Садовой.

Натура, как я уже говорил, была широкая у Копкова.

В восемь вечера мы оставили «Северный» и после обильного обеда… направились ужинать в Европейскую гостиницу. А около двенадцати появились в ресторане Дома печати на Фонтанке, — там ресторан работал до трех ночи.

Тяжелый это был день, хотя и памятный.

Среди ночи Копков вдруг вздумал: все мы должны сфотографироваться на память!

Его пытались отговорить и от этой затеи, но надо было знать настойчивый характер Копкова! Он позволил фотографу Лидии Бертье, которую многие из присутствующих хорошо знали, — работала она в известной фотографии, помещавшейся в низке, на углу Невского и Садовой. У Бертье всегда фотографировались люди искусства, их большими портретами обычно была заставлена вся витрина.

Бертье пришла что-то через час, — жила она недалеко, на Загородном. Мы ее нетерпеливо дожидались у порога фотографии. На наше нестройное приветствие она понимающе кивнула головой, открыла дверь, и мы все спустились вниз.

Бертье усадила нас в два ряда, зажгла все лампочки на стенах и на потолке, залила ателье невыносимым для глаз светом. Я тут же зажмурил глаза! Она сделала несколько снимков.

Дня через три Копков забежал ко мне в редакцию, увел в пустовавшую бильярдную и с видом заговорщика вытащил из кармана фото размером девять на двенадцать.

Взглянув на фотографию, я рассмеялся.

— Малость перегрузились, правда? — Копков звонко расхохотался. — Бертье спрашивает: надо ли размножить фото?.. Она сомневается!.. Как думаешь ты?

— Показывал кому-нибудь?

— Решетову. Тебе — второму!

— Надо, Саша, выкупить пластинку у Бертье — и разбить на мелкие кусочки! Тут же все спят! Или зажмурились?.. — И я разорвал фотографию на несколько частей.

— Ну и правильно, ну и правильно! — снова озорно, звонко расхохотался Копков. — И Решетов советует!.. Ничего — погуляли на славу, есть что вспомнить!.. Иду к Бертье! — И он выбежал из бильярдной…

Вскоре Лидия Бертье вышла замуж за одного моего приятеля, и я стал часто бывать у них дома. Когда я у Лидии спрашивал об этом злополучном ночном снимке, она отводила глаза, торопливо произносила:

— Разбила, разбила, успокойся!..

Часто потом я содрогался от мысли: а вдруг не разбила, сохранила в своем «запаснике» — ведь Бертье небезразлична была к писательскому миру, к писательским судьбам, сама пыталась писать прозу…

В 1937 году Всеволод Пошехонов уехал к себе на Вологодчину и, как я узнал потом, работал лесорубом. Он искал новые темы, новых героев. К тому же, видимо, ему хотелось побыть одному, отдохнуть от городской суетной жизни, о многом передумать, неспешно писать новый роман.

Лишь незадолго до войны, зимой, я как-то увидел его вместе с Копковым. Они выходили из Союза писателей. Оба были не в духе, насуплены. Не обидел ли кто-нибудь?.. Я их недалеко проводил по набережной Невы. Разговор у нас что-то не клеился. Но я все же спросил Всеволода, над чем он сейчас работает, — насчет Копкова я был в курсе.

— Над романом сижу, — ответил Пошехонов.

— Кончишь — на этот раз неси в «Звезду», в «Современнике» ты уже печатался, — сказал я.

— Нет, в «Звезду» не понесу, — спокойно, без раздражения, но решительно ответил Пошехонов. — Там сейчас редактором Груздев, — боюсь литературоведов!

— К тому же — большой барин! — зло проговорил Копков.

— Да, конечно, не ангел, — согласился я. — Но все-таки ты уж очень…

— Ты из-за этого ангела и ушел из редакции, не так ли? — Копков сердито посмотрел на меня. — Всеволоду же советуешь нести туда роман!

— Были и другие причины, — пытался оправдаться я. — Тоже сижу над новой книгой…

— У него вон Георгий Блок печатает по три статьи в номере. До прозы ли Груздеву! — И вдруг с каким-то виноватым видом Пошехонов проговорил: — И вообще — сперва надо кончить роман… На этот раз не буду торопиться…

Пожелав друг другу удачи, мы расстались. И оказалось — надолго!

Началась война. Я уехал на фронт и полгода никого не видел из ленинградцев. Правда, рядом со мной, в армейской газете «Во славу Родины», работали и Геннадий Фиш, и Валерий Друзин. Некоторое время с ними пробыл и Павел Лукницкий, но где-то в сентябре его отозвали в Ленинград, сотрудничать в ТАСС.