Иванов день

Сейчас он увлечен саперами. «Письма из саперной роты» он пишет совместно с Михаилом Шуром. Но буквально через несколько дней после публикации первого письма на страницах «Во славу Родины» начинает печататься другая большая работа Геннадия — «Партизанский отряд Л.». Тут и подпись одна, Геннадия, и называется новая работа не письмами, а очерками «Очерк первый», «Очерк второй», «Очерк третий». Вслед за «Очерком четвертым» в газете появляется его статья на совсем новую тему: «Батальон Давиденко громит фашистов».

Это — уже Тихвин. Геннадий срочно выехал туда с группой сотрудников редакции. У него была счастливая способность — немедленно откликнуться на происходящее главное событие дня. И не завтра, а вот сейчас, сегодня! Он не признает никаких «дистанций» для вхождения в материал. Прекрасная журналистская черта!

Начинается тихвинская эпопея. Она блестяще была проведена командующим нашей армией К. А. Мерецковым.

Геннадий Фиш освещает битву за Тихвин во все дни боев за город и еще долго после его освобождения: Тихвин в немалой мере решал судьбу не только Ленинграда, но и всей 7-й отдельной армии.

Завершается рассказ о тихвинской эпопее газетной полосой Фиша, которая называется: «Безумству храбрых поем мы славу!» Она — о героях боев за Тихвин, написана, как и другие его корреспонденции из Тихвина, приподнято, в мажорных тонах. Я это объясняю тем, что впервые за полгода войны Геннадий оказался свидетелем серьезной победы наших войск. Оказывается, мы можем не только отступать, но и блестяще громить наглого, зарвавшегося врага!..

В тихвинской операции я не участвовал — в эти дни я находился на Свири, писал о боевых делах моряков и снайперов. Но я все знал о Тихвине из корреспонденции Геннадия и других сотрудников нашей армейской газеты. А когда вернулся в Алеховщину, то многое о Тихвине узнал и из устных рассказов Геннадия. Свет в нашей комнате в те дни горел допоздна, перебывало у нас много всякого народа, в том числе и проходившие через село эвакуированные ленинградцы. Спать было некогда! Радостям — победа под Тихвином, печалям — рассказам о страданиях ленинградцев в условиях блокады — не было конца!..

Тихвин вскоре дал мне возможность поехать по Дороге жизни в Ленинград, куда я рвался и раньше: хоть одним глазом посмотреть, что делается там, как живут люди.

Геннадий попросил меня захватить письмо и килограмм гречневой крупы.

С этим письмом и кульком гречки я направился к его дяде Якову, который жил на углу Невского и Садовой, в доме, где находится кукольный театр. Посещение его — одно из самых сильных впечатлений от блокадного города, хотя за десятидневное пребывание в нем я навидался всякого.

Я протянул письмо и кулек с гречкой старику, закутанному во множество одежд. Он так порывисто схватил кулек, что бумага треснула и гречка тонкой струйкой посыпалась на пол.

Старик положил кулек на стол и… полез под стол.

Он ползал на коленях и, слюнявя палец, по крупинке собирал гречку.

Потрясенный, я долго стоял у дверей, потом — бросился помогать старику…

В конце февраля или в начале марта 1942 года Геннадий Фиш перевелся в Беломорск, во фронтовую газету «В бой за Родину». (Потом в одной из частей фронта служил его сын Радий. В Беломорск из Москвы приехала вскоре и жена Геннадия, Татьяна Смолянская, корреспондент «Комсомольской правды» по Карельскому фронту.)

В эти же дни уехал из Алеховщины и Валерий Друзин — перевелся на один из Белорусских фронтов.

Я ни с тем, ни с другим не успел попрощаться. Я тогда находился сравнительно далеко от Алеховщины, в районе одного небольшого города. Здесь базировался известный Гвардейский авиаполк пикирующих бомбардировщиков, которым командовал подполковник Федор Добыш, — после войны он дослужится до генерала армии. Я трудился над серией очерков о летчиках. С одним из них, Борисом Афониным, я даже совершил боевой вылет по треугольнику: Борисовосудск — Олонец — Вознесенье. А в Подпорожье, с пикирования, Афонин бомбил какой-то военный объект противника. Правда, объект выбирал я.

После отъезда Фиша и Друзина я на некоторое время почувствовал себя осиротевшим. Но вскоре это чувство прошло, мы стали переписываться, и особенно часто — с Геннадием. Прибавилось у меня и забот: надо было теперь больше писать для армейской газеты, писать следовало и для «Известий», спецкором которых по нашей армии я стал с недавних пор. И над рассказами надо было поработать в свободный час, их у меня просили для журналов.

Как-то Геннадий написал мне из Беломорска, чтобы я выслал ему свои фронтовые очерки и рассказы. Я собрал и выслал. А через три или четыре месяца получил книжку, изданную Карельским Госиздатом. Прислал Фиш и свою книжку «На земле Калевалы». В ней было напечатано все лучшее, что он опубликовал на страницах «Во славу Родины».

Встретились же мы с Геннадием только года через два с половиной, в конце июля или в начале августа 1944 года. Лето стояло жаркое, но очень радостное. Наши войска наступали на всех фронтах, в том числе и на Карельском.