Иванов день

Через несколько дней, когда шофер «виллиса» успокоился и теперь с юмором вспоминал нашу поездку в район Питкяранты, мы повторно поехали в корпус Алексеева. На этот раз с нами был Наш старый знакомый корреспондент «Правды» по Карельскому фронту Михаил Шур.

В этой поездке у нас все шло хорошо. Алексеева мы быстро нашли. И много интересных людей мы встретили.

Исписав свои блокноты, мы, трое фронтовых корреспондентов, представлявших центральную, фронтовую и армейскую печать, повернули обратно, держа направление на Олонец. Лично мне на полдороге, конечно, следовало бы свернуть в Оруса-ярви, где располагалась редакция нашей армейской газеты. Но за компанию я тоже еду в Олонец, потому что хочу там еще раз проверить материалы о гибели в местном лагере для военнопленных, созданном оккупантами, героини фронта комсомолки-разведчицы Анастасии Звездиной. (Потом, 6 августа 1944 года, в газете «Во славу Родины» я опубликую очерк на газетную полосу под названием «Дочь карельского народа».)

С утра не переставая идет дождь, дорога сильно разбита, и наш «виллис» то и дело ныряет в лужи. Мы устали, продрогли, голодны и мечтаем только об одном — об отдыхе. Едем молча.

Быстро густеют сумерки. Шофер, обернувшись к Геннадию, который вместе с Михаилом Шуром сидит позади нас, говорит:

— Боюсь, товарищ подполковник, не хватит бензина… Не пришлось бы заночевать в лесу…

— Не придется, — отвечает ему Фиш. — Возьмем у кого-нибудь в долг…

— Боюсь, что не дадут, — вмешиваюсь я в разговор. — Дорога трудная, вряд ли кто захочет лишиться ведра бензина. Фронт вон как растянулся…

И в это время в сторонке, в лесу, точно по мановению волшебной палочки, мелькает полосатый шлагбаум. Шофер с ходу круто сворачивает с дороги, чуть не врезавшись в шлагбаум.

— Чья часть? — высунувшись из кабины, спрашивает он у часового.

Часовой подозрительно смотрит на нас, но, увидев на заднем сиденье подполковника, шепотом произносит:

— Танкисты Шаргородского.

Имя полковника Шаргородского нам хорошо известно. Его танковая бригада активно действовала в боях под Олонцом и Салми, сейчас отведена на отдых. Под Питкярантой дерется другая танковая бригада.

Я передаю часовому нашу просьбу о бензине в долг, часовой окликает «товарища сержанта», тот выбегает из леска, о чем-то они заговорщицки советуются, сержант бежит в глубь леса, а через некоторое время перед нашим забрызганным грязью «виллисом» появляется другой сержант, с двумя помятыми ведрами в руках.

— Какое ведро вас больше устроит, товарищи офицеры? — спрашивает он, лукаво улыбаясь, и ставит ведра на землю.

Я вылезаю из машины, нюхаю содержимое первого ведра: там — бензин, во втором — водка…

Мы все смеемся — и в этом поступке командира танковой бригады узнаем его «почерк» — широту, храбрость и гостеприимство.

— На ночь глядя, нас, конечно, больше устроит второе ведро, — смеясь, отвечает Геннадий.

— Второе, второе! — поддерживаем мы его с Михаилом Шуром.

— Тогда милости просим к нам в гости! — приглашает нас сержант.

Геннадий Фиш и Михаил Шур проворно вылезают с заднего сиденья, и мы направляемся к полковнику.

Позади нас с ведром в руке шагает улыбающийся сержант.

Полковник встречает нас у порога своей «резиденции» — громадного зеленого фургона на двухметровых колесах. Он под стать фургону — высокого роста, широкоплечий, могучий. Интересно, как он влезает в танк? Хохочет громоподобно, до боли сжимая нам руки, и говорит:

— Я так рад, так рад вашему приезду!

Мы втроем недоуменно переглядываемся: с чего бы ему радоваться?

Полковник приглашает нас к себе.

Мы поднимаемся по лесенке в фургон и попадаем в уютную комнату в коврах. Посредине, освещенный ослепительно яркими лампочками под колпаком, стоит вместительный стол, накрытый на десять персон. А на столе — грибки, огурчики, капуста, чугунок с дымящейся картошкой!

— Мы, кажется, попали на какое-то торжество! — с изумлением глядя на стол, говорит Геннадий.

— На несостоявшееся торжество! — отвечает командир танковой бригады, принимая из рук сержанта ведро с водкой и ставя рядом со своим стулом.

Все мы садимся за стол. Полковник черпает кружкой водку из ведра и разливает по нашим стаканам. Пьет за наше здоровье, за знакомство.

Мы тоже пьем, не обратив внимания на то, что водка попахивает бензином, потом некоторое время молча и жадно едим.

— Тут дело несколько деликатное и необычное, — говорит полковник. — Когда меня в последний раз представляли к награде, я просил генерала учесть мою давнюю мечту и, если того заслуживаю за бои в Карелии, представить к ордену Красного Знамени… Их у меня среди других наград — три, с четвертым буду вроде полным кавалером!.. Этот орден полагается только за боевые дела!

Полковник снова наливает нам водки в граненые стаканы. Мы пьем, но кто по глотку, кто по два. На этот раз от водки почему-то сильнее пахнет бензином. Не держали ли в ведре раньше бензин?

Из длинного рассказа полковника мы дальше узнаем, что в корпусе его обидели, вместо обещанной дали другую награду, и во всем этом виноват начальник штаба корпуса.

— За что же вас так невзлюбил начштаба? — спрашивает Геннадий.