Иванов день

«Зимой я жил в Петербурге, летом отправлялся в морские далекие странствия. Я побывал в Египте, в сирийских, греческих и турецких портах. Летом четырнадцатого года я вернулся в Россию, когда уже шла первая мировая война. В Петербург приехал в начале пятнадцатого года, поселился рядом с Грином в меблированных комнатах Пименова на Пушкинской улице недалеко от Невского проспекта. Здесь мы виделись ежедневно, случалось, за разговорами напролет проводили ночи.

Грин занимал большую светлую, скудно меблированную комнату. Помню простой стол, темную чернильницу и листы бумаги, исписанные стремительным, характерным почерком, разбросанные страницы рукописей. Над столом висел портрет Эдгара По…»

Запомнился мне вот и этот эпизод:

«Маленькие журнальчики, печатавшие Грина, никогда не отказывали ему в кредите. Помню такой случай: Грину зачем-то срочно понадобилась довольно значительная по тем временам сумма в сто рублей. На углу Пушкинской и Невского стоял обычно рассыльный. Называли их тогда «красной шапкой». Грин позвал рассыльного, вручил ему записку и отправил к Каспари, издательнице журнала «Родина». Через час «красная шапка» вернулся с деньгами».

Но тут Соколов-Микитов немного слукавил, не написал в очерке, зачем Грину понадобились сто рублей. А дело было в том, что они сильно загуляли… Молодые были!.. Помню и финал: среди ночи в комнате Грина погасили свет, разожгли костер… Хотели перенестись на лесную полянку, на охоту, и чуть не спалили меблированные комнаты господина Пименова…

В рассказе Ивана Сергеевича меня поразили многие черты характера Грина, а также свидетельство, что Грин никогда не был путешественником, не видел экзотических стран и городов с фантастическими названиями, а вот написал о них!..

На Карельском перешейке, по соседству с нашим, находился и другой хутор — с одичавшим садом и зарослями малины. Постройки были мрачные, какие-то прокопченные и полуразвалившиеся, словно это было обиталище ведьм, где устраивались ночные шабаши. Пока там никто из колхозников не селился. К нашему счастью, вся территория этого хутора отделялась от нашей мощным заслоном осинника и не портила райского благолепия этих мест.

Как-то Ольга Ивановна взяла корзину и пошла за малиной. Возвращалась она берегом озера, день был жаркий, на полпути она вздумала ополоснуть лицо, вошла по щиколотку в воду и тут увидела на небольшой глубине затопленную лодку.

Вернувшись, она рассказала про свое открытие.

— Вот бы нам ее вытащить! — размечтался я. — Тогда бы за малиной стали ездить на острова!

В нашем распоряжении была только жалкая лодчонка, заслуженно именовавшаяся у нас «скорлупой», И недолго думая я пошел на берег озера. За мною — жена. Мы полезли в воду. Лодка была большая, метров в пять длиной, широкая. Мы попытались сдвинуть ее с места, но она даже не шелохнулась. Лодка наполовину была занесена песком, завалена камнями.

Мы попытались вытащить камни, но эта затея тоже оказалась нам не под силу. Тогда жена предложила пойти за лошадью в колхоз.

Мы так и сделали. Вскоре вместе с колхозником Тряпиным, мастером на все руки, который вел лошадь под уздцы, мы возвращались назад. Но даже втроем, и с помощью лошади, нам не удалось сдвинуть лодку с места. Видимо, ее глубоко засосало в песчаное дно. Измученные, мы махнули рукой на лодку, отпустили Тряпина и вернулись к себе. И больше о лодке не вспоминали.

Через несколько дней из Ленинграда приехала Кривошеева с сыном, курсантом «Дзержинки». У Мая — так звали сына Александры Ивановны — были каникулы, радужные планы на лето.

Ольга Ивановна возьми да скажи Кривошеевой про лодку. У нас хоть была «скорлупа», а у Кривошеевых, заядлых мореплавателей, и такой лодчонки не было, и они очень страдали от этого. А купить лодку в этом пустынном крае было не у кого.

Кривошеева тут же позвала сына, сестру и поспешила на соседний хутор.

— Пусть посмотрят, — сказала мне Ольга Ивановна.