Иванов день

Телеграммы от Фесюка вот уже с полгода шли из разных городов. Если раньше Максим к ним относился спокойно — посылались телеграммы издалека, за много тысяч километров, — то сегодняшняя поступила из соседней области, а потому сильно его взволновала. Просил к тому же встретить! Значит, и на самом деле приедет.

— Львов — это уже близко! — Максим в который раз вслух прочел телеграмму. — Он будет завтра в полдень или к вечеру, смотря на какой попадет поезд. Как ты думаешь — все-таки надо встречать? — Максим вопросительно посмотрел на жену. — И когда встречать?

— Ни в коем случае! Ни в полдень, ни вечером. Утром оставишь ему записку и ключ… Мы ведь давно с тобой обо всем договорились? — теперь Марийка вопросительно посмотрела на мужа. — И сам доедет, не маленький.

Он не ответил. Тогда она прошла в соседнюю комнату, стала перебирать брошенное на кушетку белье. Годное складывала в чемодан, старое отбрасывала в сторону. Руки у нее дрожали.

Василия Фесюка дома никто не называл по имени, даже Максим, сын. Говорили о нем как о человеке постороннем или неизвестном.

Через некоторое время Максим зашел к жене, возобновил начатый разговор.

— Встретиться нам хоть раз все равно придется. Уж лучше это сделать сразу, выговориться и выяснить наши отношения.

— С убийцей матери? — шепотом, чуть не задохнувшись, спросила Марийка, еще ниже опустив голову, вся сжавшись в комок.

— Ну, может быть, это и не совсем так… Об этом всегда ходили противоречивые слухи… Но не только о матери мне хочется узнать. Обо всех! Мне-то он должен рассказать!

— Расскажет! — сквозь зубы процедила Марийка. — Такой уж дурак твой отец!

— Расскажет, расскажет! Я заставлю его, если он не сделает добровольно. Это мой долг — узнать правду о преступлениях военных лет. Кто же это сделает, если не я? Пока что я тут на селе единственный историк.

— Ис-то-рик! — хмыкнула Марийка.

— Ну, преподаватель истории, не все ли равно? То, что он расскажет, ведь не найдешь ни в каких архивах. Уходит время, уходят из жизни свидетели той страшной поры, а правда должна остаться для людей, для будущего. Другие-то не расскажут — знаешь наших деревенских молчунов!

— Ничего бы я не стала у него расспрашивать, — жестко проговорила Марийка. — Велика честь! Какая наглость, еще встречать просит!

— Я хочу понять природу преступления, пойми ты это! — подойдя к жене, исступленно заговорил он, схватив себя за раскрытый ворот рубахи. — Ведь преступниками не родятся, ими становятся, это тебе хорошо известно. Какова социальная среда…

— И родятся, и становятся! — Марийка не дала ему договорить, посмотрела с усмешкой.

Вот такую — неуступчивую, ироническую — он ненавидел ее, готов был убить.

— Я ему и руки не подам, ты хорошо знаешь мой характер…

— Вот именно! — опять она оборвала его.

— Когда надо, я могу быть железным…

— Же-лез-ным! — Тут она расхохоталась, запрокинув голову, показывая ослепительно белые зубы.

— Думаешь — не могу?..

Она не сразу ответила, и вопрос его повис в воздухе. Он смутился и отошел к окну. Посмотрел, как по саду носится с соседскими мальчишками Андрейка.

— Я ничего не думаю, дурачок. Ты лучше собери свои книги и записки, утром мы перебираемся к Параске. Ноги моей здесь больше не будет! — Марийка встала, захлопнула крышку чемодана, а ненужное белье бросила в распахнутый шкаф. — И тебе не позволю! — добавила она грозно.

Он ходил по комнате из угла в угол, бил стиснутым до боли кулаком в ладонь и говорил, говорил, точно оправдываясь перед женой.

Василий Фесюк ехал домой утренним поездом. От самого Львова он стоял у окна вагона и с настороженным любопытством ждал приближения Станислава, нынешнего Ивано-Франковска.

«Много лет прошло с той поры, много лет», — горестно говорил он про себя, качая седой головой.

Но когда поезд подошел к вокзалу, он не вышел на платформу, не сбегал за лимонадом, пирожками или сигаретами, как другие, хотя и пить хотел, и есть; сигареты, правда, у него были, вот он и курил их до тошноты, наблюдая из окна за праздничной толпой пассажиров и провожающих. Иной вспоминалась ему эта платформа.

За годы войны ему несколько раз пришлось побывать в Станиславе.

Первый раз он приезжал сюда с обозом продуктов. И тогда этот город считался областным центром, был вторым после Львова в немецком дистрикте. Везли из села масло и мед в бочонках, ящики с яйцами и яблоками, бочки с квашеной капустой, помидорами и огурцами. Все это добро предназначалось для «поезда подарков с Украины», которые тогда чуть ли не ежедневно отправлялись в фашистскую Германию. Сколько таких поездов было отправлено: сотня, две, три?.. Этого он не знал, но на всю жизнь запомнил, какой плач стоял повсюду, когда отбирались продукты.