Иванов день

Плакали в селах и когда у крестьян отбирали теплые вещи для немецкой армии: кожушки, валенки, рукавицы, фуфайки. Обращение к населению, помнится, подписал один из главарей ОУН[1], сам Кубийович, оно было напечатано во всех оккупационных газетах, а духовенство во главе с митрополитом Шептицким благословило начинание этого старого гитлеровского агента, и обращение зачитывалось во всех церквах во время богослужения. Помочь немецкой армии считалось богоугодным делом. С легкой руки Кубийовича ведь снимались тогда колокола в церквах, во всех домах отвинчивались медные ручки с дверей, отбирались медные тазы для варки варенья и другая хозяйственная посуда. Все это отправлялось в гитлеровскую Германию для изготовления оружия против Советской Армии.

С делегацией оуновцев от района в апреле 1943 года Василий Фесюк ездил в Станислав на проводы в Германию двухтысячного эшелона с украинскими девушками и хлопцами, которым предстояло работать на немецких фабриках и заводах. Обещанные ОУН гитлеровцам в начале войны четыреста тысяч рабочих были давно отправлены, отправлялись новые в счет двух миллионов. Правда, от этой поездки в Станислав он всячески отбивался, но на него нехорошо посмотрел войт, потом ксендз Сагайдачный и еще некоторые из националистов… и он поехал.

На платформе, помнится Фесюку, играл оркестр, заглушая рыдания и уезжающих, и их родных. И было отчего рыдать: расставались надолго, если не навсегда. Многие из уехавших тогда так и не вернулись назад, погибли в Германии…

Приехав через какой-то час на долгожданную станцию Коломыю, откуда до дому было уже совсем близко, Василий Фесюк, подхватив свой чемоданчик и мешок с плотницким инструментом, вышел на платформу. Долго искал глазами сына в многолюдной толпе; ему казалось, что он его сразу узнает среди тысячи людей.

Но нет, и он сына не признал среди встречающих, и к нему никто не подошел. Встречали других, а не его.

Тогда Фесюк стал в сторонку, рядом с комнатой дежурного, и закурил для успокоения. «Телеграмму, может, не получил?.. Не успел к поезду?»

Уже поравнялся с ним последний вагон уходящего поезда, уже разошлись радостные толпы пассажиров. На опустевшей платформе остался торчать только он один. Хоть реви!

У дежурного Фесюк спросил, как ему добраться до ратуши, потому что не знал нынешних названий улиц и площадей. Дежурный толково ему все объяснил. Выходило, что автобусом ехать минут десять. Ратуша для Фесюка была ориентиром — она находилась в центре города на площади, вдоль которой тянулись торговые ряды, но, главное, рядом с ратушей, в трех минутах ходьбы, высилось здание Музея народного искусства Гуцульщины, куда он всегда наведывался, когда попадал в Коломыю. То-то должно было в нем все измениться за прошедшее двадцатипятилетие!

Автобус отходил от самых дверей привокзального ресторана. Народу было мало, и он вошел со своими вещами с переднего входа, сел на переднее место. Обзор у него был прекрасный.

Оглядывался по сторонам Фесюк и что-то не узнавал Коломыю. Слева промелькнула длинная Першотравнева, вся в новеньких каменных домах, справа — сквер с танком на постаменте. «Да, да, помнится, случилось это в марте 1944 года, советские войска наступали внезапно, танкисты перерезали дорогу немецким эшелонам, их тогда здесь скопилось больше пятнадцати… Два танка погибло… О взятии Коломыи ходило много легенд, их знали в самых отдаленных селах Прикарпатья…»

Чем дальше ехал Фесюк, тем меньше узнавал Коломыю. А ведь знал, знал ее когда-то хорошо.

Еще мальчиком он приезжал сюда чуть ли не за сто верст, сопровождая отцовские сани с волочащимися по снегу стволами вековых смерек[2]. Хлеба у всех в селе хватало только до Нового года, потом его надо было покупать. За хлеб отдавали лес, в крайнем случае — скотину. Ехали большим обозом четыре-пять дней, останавливаясь на отдых и ночлег на окраинах сел, через которые приходилось проезжать. Всюду была страшная нищета.

Приезжал сюда и молодым парнем, пригонял на продажу бычка.

Приезжал за разными покупками, когда женился.

Приезжал в дни войны, когда здесь были немцы… Тогда он в составе «депутации» сопровождал в Коломыю тридцать парней из района, рекрутов для создаваемой оуновцами дивизии СС «Галичина». Весь город, помнится, был в знаменах со свастикой. Парад принимал губернатор дистрикта Вехтер и командир дивизии Фрейтаг. Играл оркестр, шли знаменосцы с гитлеровскими знаменами, за ними — первые добровольцы из монахов и активистов церковных парафий. Потом пронеслась на низкорослых горных конях гуцульская кавалерия…

— Рынок, — объявила остановку кондукторша.

Схватив чемоданчик и мешок, Василий Фесюк выскочил из автобуса — и уперся прямо в универсам!.. У него разбежались глаза от всего того, что было выставлено в витрине. «Любопытно, любопытно», — подумал он и зашел внутрь, прошелся по отделам. Все здесь можно было купить: и кондитерские изделия, и консервы многих сортов, и различные вина, включая румынские, венгерские, алжирские, и всякого рода товары, вплоть до клеенки разных расцветок.