Избранное

китти белл (испуганно). Господи, почему он так стремительно убежал? Его ранили первые же слова, которые он от меня услышал. Но разве это моя вина? Зачем он приехал сюда? Я ничего не понимаю, а я хочу знать. Вся моя семья волнуется из-за него и о нем. Что я им всем сделала? Зачем вы привели его сюда, а не в другое место? Мне не следовало выходить, не следовало их видеть.

квакер (}1егерпеливо и огорченно). Все это надо было сказать мне наедине: я ведь не обижаюсь и не впадаю в отчаяние. А вы сказали ему. Серьезная ошибка!

китти белл. Но вы же слышали, мой друг, разговоры этих молодых людей. Боже мой, почему им позволено вносить смуту даже в такую жизнь, которую благословил бы сам Спаситель? Вот вы — подлинно человек, не то что эти злобные повесы; вы добры, серьезны, верите в бога и бессмертие души. Так объясните, мой друг, как жить женщине? Где ей спрятаться? Я молчала, потупляла глаза, окутывала себя покровом одиночества, а они разодрали его. Я думала, меня никто не знает, а меня уже заприметили; считала, что меня уважают, а уже была ставкой в пари. Чем помогли мне мои дети, два ангела-хранителя, которые безотлучно при мне? Чем помогло суровое уединение? Боже милостивый, кто из женщин может рассчитывать на уважение, если его не добилась я, если молодым людям довольно увидеть женщину на улице, чтобы тут же разузнать ее имя и приняться играть им, как мячом! (У нее перехватывает горло, она плачет.) Ах, друг мой, устройте так, чтобы они не вернулись в мой дом.

КВАКЕР. Кто — ОНИ?

китти белл. Ну, они... все они... люди.

КВАКЕР. Как! Все?

китти белл. Он тоже... Да, тоже. (Разражается рыданиями.) квакер. Ты, видно, решила убить его? Что он тебе сделал? китти белл (задыхаясь от волнения). О господи! Я? Убить его? Да я... О господи всемогущий, тебе, кому я неустанно молюсь, известно, хочу ли я его убить! Но я взываю к тебе и не знаю, услышан ли мой зов. Я раскрываю перед тобой сердце, а ты не отвечаешь, читает ли в нем твой взор. А если читает, откуда мне знать, доволен ты мною или нет?.. Ах, друг мой, как мне надо поведать вам, что у меня на душе! Если бы мой отец был жив! (Берет квакера за руку.) В иные минуты я жалею, что я не католичка — у католиков есть исповедь. А что такое исповедь, как не признание, но только освященное богом! Мне оно так нужно! квакер. Если твои совесть и рассудок больше не в силах быть тебе опорой, почему ты не прибегнешь ко мне, дочь моя? китти белл. Тогда объясните, отчего этот молодой человек повергает меня в смятение? Отчего один его вид, один лишь вид вызывает у меня слезы?

квакер. Скрой их, женщина! Во имя божие скрой их, слабая женщина! Вот он.

китти белл. Господи, да на нем лица нет!

чаттертон (возвращается без шляпы, как безумный; пересекает гостиную у говоря сам с собой и никого не видя). А впрочем, их богатства принадлежат им не больше, чем эта комната мне. Мир — дурацкая погремушка. И проиграть его, и выиграть на словах можно за четверть часа. Шесть футов земли — вот все наше достояние, как сказал еще старина Уилл. Я освобожу комнату, когда вам будет угодно: мне достаточно еще меньшей. Я только хотел бы дождаться ответа на одно письмо. Но об этом не стоит... (Бросается в кресло.)

квакер (встает_f подходит к нему, берет его голову в свои руки; вполголоса). Замолчи, друг. Замолчи и уймись. У тебя голова в огне. Не давай изливаться гневу: ты пугаешь постороннюю тебе женщину.

чаттертон (вскочив при слове «посторонняя»у с горькой иронией). Мне теперь все на земле посторонние. Всем я должен кланяться, перед всеми смолкать. Любое мое слово — неприличная дерзость, за которую надо униженно просить прощения. Я искал в этом доме покоя хоть ненадолго — ровно настолько, чтобы доделать несколько страниц, которые должен сдать, как столяр сдает краснодеревщику с трудом выструганные доски. Я ведь всего лишь сочинитель-поденщик. Мне хватает моей мастерской, большей не нужно, и мистер Белл зря принял так близко к сердцу расположение ко мне лорда Толбота. Его должны здесь любить — это я понимаю. А вот его дружба со мною — пустой звук. Она основана на давних воспоминаниях, которые я развею несколькими словами, на одной устарелой цифре, которую я вычеркну у него из памяти — мой отец унес ее с собой в складках могильного савана. Правда, цифра эта была довольно внушительна, и я обазан ей многими знаками внимания, многими рукопожатиями. Но с этим покончено, и я всего лишь сочинитель-поденщик. Прощайте, сударыня, прощайте, сэр! Ого, я, кажется, теряю время даром? За работу, за работу! (Взбегает по лестнице и запирается у себя в комнате.)

Явление

пятое