Избранные газели

Губ твоих вино, о дорогая,-это не Ковсар ли полноводный?

Тонкий стан, стройнее кипариса, как прекрасен он, с тубою сходный!

Взглянешь ты лишь раз — и разрушаешь тысячу сердец одним набегом,

Эти очи — так я разумею — с нечестивцами Хейбара сродны.

Горе голове моей несчастной! Черный день наступит для бедняжки

Из-за сердца, что стремится к амбре локонов прекрасных сумасбродно.

Ты кинжал повесила на пояс, но не обнажай его, не надо —

Взгляд лукавых глаз сразит вернее, он опасней чем булат холодный.

Это просто клевета невежды, что в Оманском море-чистый жемчуг.

Нет, зубов твоих блестящих перлы — настоящий жемчуг благородный.

Ты меня всечасно притесняешь; я умру, стремясь к тебе единой,

Ибо тот, кто угнетает, даст ли в руки то, что для души угодно?

Беден я, безвестен, ты богата красотой своею ненаглядной,

Если у богатых дара просит, — невиновен в том бедняк голодный.

От красавиц верности с любовью, полагаю я, никто не видел;

Как и красной серы, над которой трудятся алхимики бесплодно.

Атаи, уйди от всех желаний, если ты идешь к своей любимой;

То, чего ты хочешь, недоступно, но не можешь ты хотеть свободно.

* * *

Создавая человека в черной мгле небытия,
Бог хотел, чтобы явилась миру красота твоя.

Богословы говорят нам,- рот не существует твой.

Стан зовут несотворенным горней мудрости друзья.

Если ты меня, больного, все же навестить придешь —

Ты убытка не потерпишь, хоть и выгадаю я.

Я б сгорел в огне гранатов щек твоих, меня спасло

Яблоко — твой подбородок: жизни скрыта в нем струя.

Если бы пушок Аяза не любил султан Махмуд,

То для "Шах-намэ", конечно, был бы лучший он судья[5].
Кравчий, принеси скорее розоцветного огня,
Утром, под напевы лютни он — источник забытья.

Пусть состарится с любимой Атаи — не упрекай:

Он путем единобожья шел, от боли вопия.

* * *

Из лика твоего Ирема сад возник,
Из уст твоих возник живой воды родник,

Рассказ о красоте Юсуфа-ханаанца

Из книг красы твоей, что всех прекрасней книг.

Твою красу, мой друг, предчувствовали раньше,

И все ж такой, как ты, не видел мир-старик.

В предвечности из уст твоих упала капля,

К ней, как к душе миров, теперь весь мир приник.

На пальцах у тебя я хну иль кровь увидел?

Нет, то не хна, то — кровь влюбленных горемык.

Забравшись под михраб бровей твой взгляд неверный

Лежит всегда хмельной... Тархана он достиг!

В собольей шубе ты подобно ночи стала,

Зухрою светит взгляд, луною — ясный лик.

Прекрасны все твои черты, хвала аллаху,

И мир, смотря на них, издал восторга крик.

Так долго Атаи мечтал о луноликих,

Что стал, как небосвод, вращаться каждый миг.

* * *