Избранные произведения. Том II

цем, — царский трон. Наконец, пророчество различалось и по

несходству мнений пророков, именно: волхвам (см. Матф., гл. 2), верившим в астрологические бредни, рождение Христа было открыто

тем, что они вообразили звезду, взошедшую на востоке; жрецам

Навуходоносора (см. Иезекииля, гл. 21, ст. 26) опустошение

Иерусалима было открыто по внутренностям животных, о чем тот же

царь узнал и от оракулов, и по направлению стрел, брошенных вверх, в воздух. Затем, пророкам, верившим, что люди действуют по

свободному выбору и собственной мощи, бог открывался

равнодушным и не знающим о будущих человеческих действиях. Все

это в отдельности мы теперь докажем на основании самого Писания.

Итак, первое обнаруживается из известного случая с Елисеем (см.

II Цар., гл. 3, ст. 15), который потребовал гусли, чтобы

пророчествовать Иораму, и мог воспринять душу бога только после

того, как он был услажден музыкой гуслей; тогда уже он предсказал

Иораму с союзниками радостное событие; раньше это не могло

случиться, потому что Елисей гневался на царя, а кто гневен на кого-

нибудь, тот, конечно, склонен воображать о нем дурное, а не хорошее. Ч

то же касается того, что некоторым угодно утверждать, будто бог не

открывается разгневанным и печальным людям, то они, конечно, говорят вздор, ибо бог открыл Моисею, гневавшемуся на фараона, знаменитое, достойное сожаления истребление первенцев (см. Исход, гл. 11, ст. 8), и притом не употребляя никакой музыки. Каину тоже бог

открылся, когда тот был разъярен. Иезекиилю было открыто бедствие

и упорство иудеев, когда он сделался, нетерпеливым от гнева (см.

Иезек., гл. 3, ст. 14), а Иеремия пророчествовал о несчастьях иудеев, будучи в глубокой печали и охваченный великим отвращением к

жизни, так что Иосия пожелал советоваться не с ним, но с его

современницею, женщиною, так как она благодаря женскому праву

была более способна открыть ему милосердие божье (см. II Паралип., гл. 34). Михей тоже никогда не пророчествовал Ахаву чего-либо

хорошего, что, однако, делали другие, истинные пророки (как видно

из I Царей, гл. 20), но в продолжение всей своей жизни

пророчествовал дурное (I Цар., гл. 22, ст. 8, и яснее во II Паралип., гл. 18, ст. 7). Итак, пророки смотря по разному физическому

темпераменту были более склонны к

36

36

тем или иным откровениям. Затем, стиль пророчества различался

также в зависимости от красноречия каждого пророка. Пророчества

Иезекииля и Амоса написаны ведь не в изящном стиле пророчеств

Исайи, Наума, но в более грубом. И если кто, знакомый с еврейским

языком, желает это тщательно разобрать, тот пусть сличит между

собой у разных пророков некоторые главы, трактующие один и тот же

предмет: он найдет большое различие в стиле. Пусть он сравнит

именно гл. I царедворца Исайи от ст. 11 до ст. 20 с главой 5

поселянина Амоса от ст. 21 до ст. 24, пусть он сравнит, затем, порядок

и приемы пророчества Иеремии, которое он написал в главе 49 о

Едоме, с порядком и приемами Авдия; далее, пусть он сличит также

Исайи гл. 40, ст. 19, 20, и гл. 44 от ст. 8 с гл. 8, ст. 6, и гл. 13, ст. 2, Осии. То же самое и относительно других пророков. Если все это

правильно взвесить, то легко окажется, что у бога нет никакого

собственного стиля в речи, но что только смотря по эрудиции и

способностям пророка бог бывает изящен, точен, суров, груб, многоречив и темен.

П

ророческие представления и иероглифы 16 хотя и означали одно и то

же, однако различались; ибо Исайе иначе представилась слава божья, оставляющая храм, нежели Иезекиилю 17. Раввинам же угодно

утверждать, что оба представления были совершенно тождественны, но что Иезекииль, как селянин, удивился им сверх меры и потому

рассказал о них со всеми обстоятельствами. Однако ж, если у них не

было достоверного предания об этом, чему я не верю, то они явно

выдумывают это. Ибо Исайя видел шестикрылых серафимов, а

Иезекииль — четырехкрылых животных; Исайя видел бога одетого и

сидящего на царском троне, Иезекииль же [видел бога] наподобие

огня; тот и другой, без сомнения, видели бога сообразно тому, как они

обыкновенно воображали его. Кроме того, представления различались

не только образом, но и ясностью, ибо представления Захарии столь

темны, что они не могли быть поняты им без объяснения, как видно из

рассказа о них; а представления Даниила и после объяснения не могли

быть поняты самим пророком. Это происходило, конечно, не

вследствие трудности предмета, подлежавшего откровению

(говорилось ведь только о человеческих делах, превышавших границы

человеческих способностей лишь тем, что они относились

37

37

к будущему), но только потому, что воображение Даниила не было