Хищники

Отец – прекрасный пианист. Был. – Пояснил журналист.

– Почему был? – спросила Дагурова.

– Я подробностей не знаю. То ли инфаркт, то ли покончил с собой…

– Давно это случилось? – насторожилась следователь.

– Года два назад.

– Узнать можно?

– Попробую, – кивнул журналист. – Попытаюсь найти одного искусствоведа. – Он стал рыться в записной книжке.

– Иногда пишет для нас. Кажется, хорошо знаком с Пясецким…

Журналист связался с искусствоведом и разговаривал с ним долго, обсудив сначала последний концерт, и лишь затем перешел к интересующему следователя вопросу.

– Что-то непонятное, – сказал он, положив трубку. –

Отец Владлена, Геннадий Пясецкий, переиграл руку. Это было года четыре назад. Конечно, для музыканта – почти катастрофа…

При слове «катастрофа» Ольга Арчиловна напряглась.

– Стал пить, потом исчез. Куда, зачем – семья ничего не знает. Считают, покончил с собой…

– Как? – вырвалось у Дагуровой.

– Может быть, утонул. У него, кажется, была такая попытка.

– Вы его знали в лицо? – волнуясь, спросила следователь.

– Бывал на концертах, но лично, к сожалению, нас не знакомили.

Дагурова достала фотографию Флейты, сделанную в

Шамаюнском РОВДе.

– Вы знаете, – поднял на нее удивленный взгляд журналист, – кажется, это он…

…Ольга Арчиловна схватила такси, ехать автобусом у нее не хватило терпения. Правда, таксист недовольно буркнул что-то вроде «здесь два шага», когда она назвала адрес. Но она не обратила внимания. Голова работала лихорадочно. В свое везение Дагурова пока что поверить до конца не могла, но все же в душе начинала ликовать.

«Конечно, вот что взволновало Флейту! Фотография сына! Но как пианист попал в тайгу за тысячи километров от Москвы? И почему не смог объяснить, что в журнале помещен портрет сына? Может, не хотел? Или это загадка нашей психики? Подсознание вспомнило, а сознание нет».

И в памяти Дагуровой возникли руки Флейты – узкие, гибкие кисти, длинные пальцы музыканта… Как она сразу не могла догадаться?

«Но догадаться, наверное, не смог бы никто, – утешила она себя. – Он был так грязен и запущен…»

– Приехали, – неожиданно подрулил к тротуару водитель.

– Да? – удивилась Ольга Арчиловна.

Ехали они и в самом деле не больше пяти минут.

Поднимаясь по широкой овальной лестнице на второй этаж старинного дома выщербленными тысячами ног мраморными ступенями, Дагурова внутренне готовилась к встрече с родственниками Флейты и не знала, как себя повести.

Открыл ей сын Флейты, Владлен. И она вдруг сразу обнаружила в нем сходство с отцом. Неуловимое, едва заметное. Сын!

– Вам кого? – не удивился Пясецкий-младший, застыв на пороге с полуулыбкой на лице.

«Наверное, принял за очередную поклонницу его таланта», – решила Ольга Арчиловна.

– Понимаете, я приехала издалека… Я следователь. С

Дальнего Востока…

– Следователь? – недоуменно переспросил скрипач. –

А, собственно, почему к нам? Вы не ошиблись?

– Нет, Владлен Геннадиевич, – сказала Дагурова. – И

разговор у нас предстоит долгий. И трудный.

– Пожалуйста, заходите. – Владлен растерянно оглядывался, даже осмотрел лестничную площадку, нет ли там еще кого.

В коридоре со стены глянул на Дагурову… Флейта. Он самый. Во фраке. Рубашка с высоким жестким воротничком с отогнутыми концами. Белая бабочка. У него было одухотворенное лицо. Спокойное и значительное.

Афиша извещала о концерте, на котором Пясецкий-старший исполнял Шуберта, Моцарта, Бетховена и

Брамса.

Весь просторный коридор был завешан афишами пианиста. И лишь одна – сын-скрипача.

– Я по поводу вашего отца, Геннадия Вавиловича Пясецкого, – сказала Дагурова.

– Да-да, – машинально откликнулся молодой музыкант.

– Геннадия Вавиловича Пясецкого… Мы писали заявления, искали… А мамы нет… Да вы проходите.

Владлен суетливо провел Дагурову в необъятных размеров гостиную, заставленную старинной мебелью.

В углу комнаты красовался раскрытый кабинетный рояль фирмы «Стейнвей и сыновья». Рядом с ним – пюпитр с нотами. На столе, покрытом тяжелой плюшевой скатертью, лежали скрипка и смычок.

И только потом Ольга Арчиловна заметила невысокую женщину в длинном бордовом платье, курившую у окна.

– Простите, Мария Львовна, – сказал ей Пясецкий. –

Мы сегодня закончим. – Он повернулся к следователю: –

Мария Львовна – концертмейстер… Извините, присаживайтесь…

Он пошел в прихожую провожать концертмейстера, а

Дагурова присела на широкий диван, застеленный ковром.

Владлен вернулся, присел рядом, глядя внимательно на

Ольгу Арчиловну. И взгляд был тревожный.

– Ваш отец жив, – сказала Дагурова.

– Как? – с испугом воскликнул Владлен, вскакивая с дивана. – Не может быть! Это правда?

– Правда, – кивнула Ольга Арчиловна. И испугалась сама: сын даже не мог себе представить, что она знала о его отце. И как сообщить ему о той сложной ситуации, в которой оказалась она сама?

Трудно было предположить, как воспримет семья эту самую правду.

– Да вы успокойтесь, – попросила Дагурова.

У Владлена побледнело лицо, затем покрылось алыми пятнами.

– Где он, что с ним? – волнуясь, спросил он.

– Я же сказала: очень далеко отсюда, – стараясь быть спокойной, сказала Дагурова. – Сейчас он в больнице.

– Серьезно болен?