Книга про Иваново (город incognito)

О своих злоключениях Баркова рассказывает правдиво и без прикрас, без ауры героизма, без нимба над головой, который безусловно имела право надеть, но не захотела – поступилась им, как дешевкой:

Я жила средь молодежи глупой
И среди помешанных старух.
От тюремного пустого супа
Угасали плоть моя и дух.

От всего происходящего немудрено было помешаться самой, но Баркова сохраняла ясный рассудок, трезвый, рациональный цинизм даже в самых тяжелых и немыслимых ситуациях. Ум ей был дан звериной выносливости, пусть и несколько еретического, провокативного склада, но надежный, испытанный, и когда все иллюзии исчезали или становились пустыми и бесцветными, он только обострялся.

«Благородство, Геройство, Мужество – / Что такое и с чем их есть?» – пожимает она плечами в 1947 году. За спиной – первый срок в Карлаге, фашистская оккупация, болезни и нищета.

Фрагмент из дневника Барковой:

Почему для меня с некоторых пор так мертво звучат изъявления верований, всяческие проповеди? Во что верю я сама? Ни во что. Как можно так жить? Не знаю. Живу по самому древнему животному инстинкту сохранения и из любопытства. Это и называется путешествие на край ночи.

Но в «край ночи»-то она верила!

И в ней это было пусть не слишком изящное (не из дворянского гнезда в Шахматове, а из женской гимназии в фабричном Иванове), но все-таки совершенно блоковское прислушивание к музыке небесных сфер и клекотам преисподней. Крики разгневанных фурий неслись за нею по пятам из ада, как хищные ангелы за Венечкой Ерофеевым, убегающим в Петушки, а попадающим все в ту же Москву, под зубчатые стены Кремля, – на Лобное место.

Характер ее дара трудно различим от наложенного проклятия. Может же человек родиться под черным клеймом судьбы.

«Ах, наверно, Иванушку сглазили», – пишет Баркова. Не надо это путать с запечным русским суеверием, к которому Баркова, вынужденная одно время зарабатывать карточным гаданием, относилась как к горькой, безобразной нелепице.

Здесь скорее ощущение явлений рока как чего-то унизительного и бесчеловечного в своей карающей справедливости.

В калужском дневнике читаем далее:

Провинция мистически ужасна, была, есть и будет. Когда же я перестану быть столь смешным и жалким игралищем судьбы? Иногда мне хочется бросить карты в лицо клиента, по-чеховски заплакать и сказать:

– Какого черта вам надо? Гадать я не умею, и провалитесь вы все в преисподнюю. Мне есть нужно.

Но я героически сдерживаю рискованный порыв и томлюсь и потею в усилиях угадать чужую убогую судьбу, строение чужой убогой души. Хотя в нашу эпоху нередко самым нищенским мирным характерам доставалась богатая катастрофами бурная судьба, и эти характеры с достойной удивления жизнецепкостью выкарабкивались из бушующего моря на самый мещанский берег.

Да, несмотря на великолепно отточенный, авантюрный диктат ума, склонного к расчетливому, систематическому анализу, Баркова – агностик до глубины души. Изнанка мироздания, «черная синева» рассудка, зияние потустороннего имеют над ней гораздо большую власть, чем прозаически-однобокое знание действительности, потому что они ее окрыляют.

«Про ракеты твердит весь свет… / Я летала быстрей ракет», – стихотворение называется «Сетования ведьмы», другое – «Ад», третье – «Колдовство» (в нем героиня предлагает в качестве облегчения выпить возлюбленной воду, от которой пьянеешь, «как от вина, / Потому что воду черпал Сатана»).

Все это, конечно, никакой не сатанизм, а своего рода строптивое и покаянное жречество, экзальтация сознания, доказательство от противного.

Цель Барковой – охватить пределы, выйти за черту Геркулесовых межей в свободное плавание на гульбище миров, карты которых еще не составлены.