Пристанище Барковой – нанятый угол в грязном бараке, где даже «ноги вытянуть негде». С постоянной работой тоже не складывается – она то уборщица, то ночной сторож. В конце войны Барковой удается устроиться бухгалтером в местное книжное издательство, но там, как пишет Л. Н. Таганов, «в конце концов спохватились: после лагеря – и вдруг материально ответственное лицо! Пришлось переквалифицироваться в дворники».
Но и там ненадолго! До крайности обеднев, Баркова берется гадать на картах. Можно представить, чего ей это стоило – с ее холодным и насмешливым умом; как она ненавидела свою клиентуру и мошенническое ремесло, но образ «рыжей цыганки» (наряду с образами старушки-юродивой и бунтующей ведьмы) прослеживается в ее творчестве с достаточным постоянством и оттенком самомнения.
В 1947 году Баркову повторно арестовывают и ссылают на десять лет в Инту. Причина та же – «активная антисоветская агитация». Находясь в заключении, она не испытывает никаких иллюзий относительно своего будущего:
Баркова знает: воля для нее под запретом; воли ей не позволят, даже когда отпустят «на волю» (не потому, что вокруг СССР, а потому, что для поэта «вся Дания – тюрьма»).
Освободившись, Баркова около года живет у знакомой в поселке Штеровка близ Луганска, но 13 ноября 1957 года, вопреки надвигающейся оттепели, ее вновь задерживают по следующему эпизоду: ее приятельница, будучи портнихой, шила на дому. Одна из клиенток, задолжав за работу и не желая платить, донесла на обеих женщин. Нашлись и другие свидетели, утверждавшие на суде, что они критиковали власть и существующие порядки. Баркова получила свой третий срок, который на этот раз отбывала в Мордовии – с 1958 по 1965 год.
Многие до сих пор склонны видеть в ней пламенную противницу советской системы, забывая о том, что Баркова прежде всего боролась с ЛЮБОЙ системой; билась с пошлостью, глупостью, отсутствием культуры, насилием над личностью, а не с тем или иным политическим режимом. Окажись она, к примеру, в либерально-демократической Европе или Америке, она бы и там пришлась не ко двору и выступала бы как возмутительница общественного спокойствия.
Она асоциальна по своей природе. В трагической судьбе Барковой повинны не столько ее политические взгляды, сколько неуступчивость и независимость характера, который придавал ей редкую способность наживать врагов во всякой довлеющей над ней среде – будь то высшая, кремлевская, партийная элита или круги заурядных, полумаргинальных обывателей, с которыми она столкнулась в Калуге.
Баркова многих сильно провоцировала своим «лица необщим выраженьем», и «стучали» на нее отнюдь не из‐за разницы идеологических воззрений, а из банальной человеческой подлости, гнусности, пакостности, злобной обиженности, а когда подключалась машина следствия, то уже не разбирала и шла по накатанной.
Вышеупомянутый профессор Таганов нашел Баркову в 1971 году в московской коммуналке: за окном – глухая стена соседнего дома, на окнах – решетки (вероятно, от воров). Баркова встретила его «с доброжелательной суровостью». Через некоторое время вышла его литературоведческая статья «о забытой поэтессе Анне Барковой».
Самой героине это, вероятно, и польстило, и вызвало раздражение. Она отправила Таганову заказное письмо с небольшой поэмкой «Как я попала в историю, или Воскресение покойницы», которая заканчивалась следующим образом:
Не получилось.
Первый сборник Барковой назывался «Женщина», но что это за женщина, какая она, – на этот вопрос Анна Александровна отвечала всю жизнь и так и не смогла до конца ответить:
Уже с первых шагов Баркову привлекает интеллектуальный шабаш, а не светский раут или сельская идиллия. Ее проще представить в комиссарской кожанке с цигаркой на губе, чем в вечернем платье или расхожем ивановском ситчике. На подмостках Серебряного века она бы выглядела, как дурнушка на балу, но на бал ей и не надо: Баркова – не Золушка. Внешних эффектов и «чирикающих» чувств она не переваривает; «уют золотых уголков» ей хочется растоптать: