Лесная сказка

Виктор Иванович замолчал и, тяжело дыша, прислонил ухо к еловому стволу, набрав в редкие волосы крошки коры и мусор. Пока он прислушивался, группа отдыхала, а бледный как смерть Кэп, на которого Борису, отсрочившему ехидство, отчего-то больно было смотреть, обсудил с Помором, что нигде им не встретились следы, которые можно было бы отнести на счет Лимы; даже пропавшую из неприкосновенного запаса Помора бутылку они не нашли ни пустой, ни полной. Борис вообще ничьих следов, кроме птичьих отпечатков на грязи, не разглядел.

Впрочем, он не искал следы; просто ничего не бросалось ему в глаза. Все это время, пока он со всеми ломился через лес и осматривал кусты и траву, он до сердечной боли жалел женщину с бархатным голосом. Уверенную в себе женщину, которая все эти дни занимается рутинными делами: красит ресницы перед тем, как выйти из дома… ходит на работу в пыльную комнату со шкафами, забитыми бумажными папками… болтает по телефону с подругами… и ждет, ждет, ждет.

Эта боль, которая, как ему казалась, уже давно оставила его, вспыхнула теперь с новой силой, и он был рад проволочке, когда туристы выбрались на опушку, и стало понятно, что здесь, в малиннике, им на деле грозит встреча с медведем и что идти дальше, на старую гарь, поросшую сплошным, похожим на заграждение из колючей проволоки, березняком, через который невозможно продраться, им не нужно, потому что даже вдребезги пьяный физически не пролез бы через подобный частокол.

Отдохнув, группа повернула обратно; Кэп запланировал изрядный крюк, так что возвращались другим путем, пересвистываясь, хотя Виктор Иванович возражал против шума, потому что, по его словам, свистки мешали ему определять где-то Лимин голос, слышный ему одному.

Туристы осматривали лес вокруг просеки, и основательно перегоревший Виктор Иванович брел по тропе, беседуя с Никуней, которую взял в полон в качестве очередной жертвы своего красноречия.

— Понимаю твоего мужа, подлинный он человек, — тянул он. — Всей душой сочувствую: от казенщины киснут мозги. У нас полстраны полутрупов, с капустными бочонками вместо серого вещества. Меня судьба хранила — не будь я тем, кто есть, повесился бы, а так — вольная жизнь… к канцелярии поганой не привязан… люди кругом — яркие индивидуальности, с изюминкой. Думаешь, Кэп летает по стройкам, потому что его мечта — заботы о народном хозяйстве… как там очередной родной завод на месте помойки выторчит? Нет, Кэп вампир, как я: ему нужны люди, это допинг — общение, энергетика… чтобы с душой открытой — как я, как мы все. С биографией, с легендой, с университетами. Хотя, скажу тебе, за видными персонажами таскаться не надо; вот моя соседка по лестничной клетке — валютная проститутка, без примесей, профессионал — не в смысле похабщины, а в смысле оболочки… образа, наконец.

— Что ты говоришь, — вздыхала добропорядочная Никуня. — Ужас…

— Думаешь, подзаборная шалава? Видела бы ты, как она в театральное фойе заходит, — королева с инспекцией явилась… балетная осанка, закрытая блузка, строгий костюм, очки от Кардена. Вольностей ни-ни… умнющая женщина, интеллектуал: знает три языка, Шекспира в оригинале читает, ошибки поправляет за переводчиками… как иначе, языковая практика побольше, чем у филолога. Знает весь мир, ментально, — сегодня с одним, завтра мысленно с другим, умеет разговаривать, любую беседу поддержит, любого вывернет наизнанку и в отчете отразит правильно — без отчета в ее деле никак, соответствующие органы близко к иностранцам не подпустят, у нас, чтобы окно в Европу прорубить, сто раз душу дьяволу продать надо. Но зато школа почище Итона, ценнейший опыт! Она как дорогой инструмент, который во многих руках побывал, и за нее, как за скрипку Страдивари, не стыдно… не какое-нибудь НИИ гнилое, болото бездельников, когда на службу по будильнику — со службы по гудку… живого слова не дождешься.

— Ну тебя, гадость, — выводила Никуня замершим от волнения голосом, а несогласный Виктор Иванович мотал головой, стряхивая с сальных волос кору и еловые иголки.

— Не надо зашоренности, не надо лицемерия, будем честными. Эти, эти люди пишут историю своей кровью, — они, а не ваши гнусные ударники коммунистического труда.