Лесная сказка

Ему самому было неспокойно, и он не понял, для чего выбрался из лагеря к ельнику: должно быть, тревога за Лиму или недоумение, как человек ни с того ни с сего исчез бесследно, — заставили его шарить по мокрым кустам, прислушиваясь к ответным шорохам. Ему отчего-то думалось, что Лимин муж, который, возможно, еще здесь, объяснит ему что-либо внятно. Поначалу посторонних шумов не было — только угрожающе, раскатисто трещал рядом козодой и были звуки, которые Борис принимал за эхо от собственных шагов. Потом захрустели ветки, и сбитому с толку, ослепленному в темноте Борису показалось, что некто движется следом за ним. Он закрутился, потеряв из виду костер, который заслонила листва. Кто-то затопал по хвое, и Борис услышал хрип Виктора Ивановича, перекрывавшего голос козодоя.

— Чертова трещотка… — выкрикивал Виктор Иванович с мукой. — Кэп, что это за фигня? Как на мотороллере ездит по ушам… Кэп!..

Борис молчал. Виктор Иванович был рядом — Борису казалось, что он разбирает его сипящее дыхание.

— Кэп! — взмолился Виктор Иванович. — Куда ты завел меня, Кэп, черт тебя подери? Когда я говорил залечь на дно, — не до такой же степени… это не дно, а днище какое-то. Кэп, давай выбираться из задницы. Мне хреново. Я сдохну в чертовом болоте. Плюнь на девчонку. Егеря найдут. Девки живучие… выведи меня хотя бы к станции — какой-нибудь, где люди, где поезда, чтобы жизнь… Я лучше в Среднюю Азию уеду, к другану… Кэп, поехали в Среднюю Азию? Я тебе такие места покажу… ты обалдеешь от таких мест. Там розовые горы — представляешь, Кэп? Там воздух голубой. Там тепло, дождей этих нет проклятых… там сытно, там плов делают, там мясо, какого по всей России не готовят и не видят в глаза… или в Калмыкию — в степь. Брошу своего гвардейца на фиг… Здесь погибель… черт занес наших юродивых предков в края, где нормальные люди не живут… мне осточертели ваши робинзонады и идиллии на пленере… слышишь меня, Кэп? Слышишь, твою мать?..

Борис сдерживал дыхание. Виктор Иванович захныкал, застонал и потом потащился обратно к лагерю, где Брахман встретил его словами:

— Ты, Чудо, разоряешься? Не ори — лес шума не любит…

— Ваш проклятый лес ничего не любит! — огрызнулся Виктор Иванович.

Борис, выждав время, вернулся и потом лежал в палатке тихо, без движения. Ветер усилился, волны накатывали одна за другой, деревья скрипели, словно мачты в бурю, и иногда казалось, что стволы не выдержат, повалятся и похоронят лагерь заживо. Борис притерпелся к луже, растекавшейся под боком; его лишь изводил одинокий комар, затаившийся в палатке от дождя и теперь, в комфорте и в отсутствии помех, празднующий неслыханное везение.

Ночь была непроглядная и густая, как канцелярская тушь. Когда Борис, согреваясь в спальнике, закрывал глаза, перед ним отчетливо вставали виденные за день грибы — в траве, среди мха и иголок, у пней — и опушенные глянцевыми листиками ягоды, один вид которых сводил скулы у Бориса, чуткого к кислоте, — и он помнил, что, сколько ни любуйся монетами, денежными купюрами, деловыми бумагами, — все это ни при каких обстоятельствах не привидится после, как послевкусие от тяжелого дня.

Атмосферный фронт за ночь сместился к Нельве, до которой, как до заколдованной страны, они все не могли добраться, словно обстоятельства нарочно препятствовали походу. Утро встретило их солнцем, переливавшимся в хлорофилловой зелени живыми изумрудами, хризолитами, малахитами, — под щебетание птиц, которые гомонили так ожесточенно, будто компенсировали вынужденное ночное молчание. Лима не появлялась, и Кэп сформировал группы для поиска, намереваясь оставить в лагере Никуню и усталого Виктора Ивановича, который всем видом показывал, что не желает героически бегать по пересеченной местности, как вчера.

— Мышонок устал! — заявил он громогласно, разваливаясь на коврике у палатки.

Туристы, которые провели мучительную ночь — кто продрог, кто простыл, кто вымок в дырявой палатке, — ворча, собирались у костра, когда Тюша вскрикнула, вперив русалочьи глаза в ельник:

— Там кто-то прячется!

Борис плохо выспался; его голова звенела от бессонницы, и он думал, что шорохи, царапающие его слух среди буйства утренних звуков, ему мерещатся. Вместе со всеми он обернулся к кустам, где сначала неявно, а потом все громче зашевелились ветки. Туристы насторожились, и Никуня, которая собралась за водой, скакнула к костру: в кустах мог быть Помор, мог быть зверь, сдуру выскочивший к лагерю, мог быть кто-то еще… про хрупкую Лиму, вовсе не ассоциировавшуюся с чем-то массивным, поднимавшим бесцеремонный шум в кустах, Борис подумал в последнюю очередь.