Лесная сказка

Эта метаморфоза — превращение великолепного Кэпа в униженного, но опасного страдальца — была отчего-то неприятна Борису, и он потупил глаза.

— Извини, Кэп, — проговорил он. — Это ценно для капитана Кривоносова, но что это меняет для нас?

— Все равно. Надо. Было. Мне. Сказать, — желваки задвигались на Кэповых скулах. В глазах наконец что-то дрогнуло, и он добавил почти человеческим голосом: — Механик, ты вроде хороший парень. Не заставляй меня вышвыривать тебя отсюда как котенка.

— Я пожалел его, Кэп, — тихо ответил Борис. — Ты ведь супермен. Кто он против тебя.

Кэп, к которому вернулось самообладание, сплюнул, отвернулся и уже кричал растрепанной Тюше, сгребавшей посуду:

— Завтрак отменили? Помора не ждем?

Галя скривилась и взглянула на часы. Тюша расставила посуду обратно, но ободренные туристы, у которых камень с души свалился, захотели продолжить маршрут немедленно, и разговор шел только о том, сколько они пройдут за остаток дня и как ловко ушлая Лима договорилась с мужем, а также о поразительном терпении, с которым мученик сносит взбрыки взбалмошной жены… совсем не подарка, если говорить напрямую, так что не поймешь, за что он столь самоотверженно бьется. О последнем обстоятельстве Никуня говорила со вздохом самой черной зависти. Кира, не разделяющая общей радости, утешала поруганного Кэпа, шепча ему что-то на ухо, а мужественный Кэп давал понять, что даже понимает Лиму, — не оскорбляться же было ему на законного супруга, который не осмелился выступить с открытым забралом, а лишь тайно, без огласки восстановил семейный статус кво.

Поглядывая в его сторону, Борис подмечал в глазах Кэпа что-то болезненное. Уязвленный неповиновением, он супил брови, закрывая суровостью брешь, которую пробило в его авторитете Лимино бегство. От него, известного на всю страну Кэпа, в жизни никто не бегал — тем более экзальтированная девчонка, которая вдруг променяла его, великолепного, на дом и семью.

Правда, Борису показалось, что Кира как-то странно утешала Кэпа, — с одной стороны, она ластилась к нему, а с другой — подпускала шпильки, годные скорее, чтобы разбередить рану, чем уврачевать.

— На кого позарилась, — щебетала она. — Ее придурок такой же урод, как бывший твоей мадам, Кэп… помнишь, ты рассказывал про того идиота? Как он ботинки с носками сушил на плите? Как теще в сумку налил клея? А как он порезал ее бигуди и поджигал, чтобы горелой пластмассой лыжи чинить?..

Борис, держа марлю, через которую Галя сцеживала макароны, с каждым Кириным словом узнавал о себе много нового, гадая только, есть ли предел фантазии, приписывающей ему невообразимые ляпы — без конца. Он никогда не сушил ботинки на плите и не сомневался, что день, когда он налил бы теще в сумку клея, стал бы последним в его жизни.

Кэп, пикируясь с Кирой, видимо пересиливал себя, и Борис поразился, как быстро тот вернулся к выигрышной рисовке, по-барски представляя, что чужероден казенщине: законным бракам и обязанностям, налагаемым обществом. После завтрака туристы так повеселели, что усталый, с почерневшим лицом Помор, который вывалился прямо к костру с грозным, как у берсерка, видом, сильно напугал всех, особенно девушек.

— С каким мужем? — отмахнулся он, выслушав новости. — Он-то вменяемый человек… видел его, вон — сидит у егерей, места себе не находит, рвется искать ее по лесу.

Никуня ахнула, а взъерошенный Виктор Иванович выругался.

— Как я старался! — гаркнул он, стукнув кулаком по пню. — Почти угадал приметы! Скажи, Помор, он на саламандру похож — муж-объелся-груш? Все мужья-недотепы на одно лицо, я замечал… и все зря! Опять шататься по лесу — нет у меня сил, нет сил…

Кэп медленно поднялся.

— Ты никого не видел? — спросил он.

— Конечно, нет… — проныл Виктор Иванович, отмахиваясь. — На кой черт мне видеть… не пойду, не пойду… искать не буду.

Помор фыркнул и принялся резать сало своим кривым, испачканным в земле ножом. Уминая исполинский бутерброд, он воспроизводил план операции, которую затевали в мире, где были средства связи, натасканные и берущие след собаки, машины и вездеходы, — так что лагерь, покорившийся судьбе, приуныл, и все смирились, что не пойдут к Нельве, а опять потащатся по лесу.

Помор казался двужильным — он ненадолго прикрыл усталые глаза, блаженно медитируя над горячим чаем, и его загорелое лицо с рубцами на щеках выглядело трогательным, почти детским, — но через несколько минут он встрепенулся и стал перешнуровывать грязные, изрядно промокшие ботинки.

— У Марыги не были, — пробормотал он. — Надо пройти… мало ли.

— Я ее слышал с Нельвы, — голосом из преисподней вставил из-под полога невидимый Виктор Иванович, и даже Кэп степенно возразил:

— Она б сто раз вернулась… — а Помор поддернул ремень, накинул на плечи резиновую попону, блестящую от воды, и зашагал к просеке. Тюша проводила его благоговейным вздохом. Борис посмотрел вслед подвижнику, скосился на Кэпа и, встретив обращенную к нему поддельную Кэпову улыбку, точно приклеенную к картонному лицу, почувствовал, как по спине поползли мурашки.