Лесная сказка

Кто-то высокий, незнакомый, в форме мелькал среди зелени — это оказался милиционер, который, заметив, что обнаружен, вылез из ельника и зашагал к лагерю. Борис сжался, представив всевозможные неприятности, и до него не сразу дошло, что перед ними неизбежный результат активности Помора, который, видимо, добрался до цивилизации и до властей, вынужденных принять меры. Хмурый милиционер представился — капитан Кривоносов, справился, кто главный, сел на пень, закинул на колени планшетку, изучил присутствующих. Кэп, назубок знающий все возможные алгоритмы обращения с официальными лицами, вылез вперед. Девушки притихли, Игорек испарился, будто его и не было, находчивый Клепа зашарил в рюкзаке Помора, где, как уже знал Борис, находился неприкосновенный водочный запас. Виктор Иванович заюлил на коврике, закрывая лицо растопыренной пятерней, не похожей на артистическую длань, и бормоча в панике:

— Достали… и здесь достали! Я же говорил, он не механик, а стукач.

Борис смолчал в присутствии представителя власти. Еще было непонятно, с чем пришел капитан и не принес ли он какое-нибудь плохое известие. Глядя на его ватное лицо, Борис предположил, что деревня, если по прямой, недалеко, потому что капитан, привычный на своей окаянной должности к расстояниям, все же необъяснимо шустро добрался до лагеря. Это значило, что где-то есть прямая дорога в обитаемый мир, и Борис сделал в памяти зарубку, что, случись чего, он сбежит отсюда, хотя не без труда. Капитану, преодолевшему немалые тернии по дремучей целине, точно пришлось несладко — сапоги, все в донной глине, сообщали, что пришелец, как разумный человек, которому претит акробатика на сомнительном мостике, где-то форсировал Марыгу вброд. Эта глинистая взвесь на сапогах явно раздражала чистюлю капитана, и он, подобрав палочку, счищал грязь левой рукой, пока правой ковырял ручкой в бумаге, записывая ответы.

— Где жила? — он послушал, покивал и записал, что хотел. — Где вещи?

Кэп кивнул на свою палатку. Было что-то неприятное в том, как он выволакивал напоказ для капитана аккуратные Лимины тряпочки, сразу осиротевшие, и Борис подумал, что вещи без их обладателя всегда выглядят мертвыми. Он обдумывал, в какой переплет попал, скрыв — и продолжая скрывать — встречу с Лиминым мужем. Капитан внимательно, подобно чуткому псу, обнюхал палатку и Лимино барахло, что-то явно выискивая, и задал следующий, весьма выразительный вопрос:

— С кем жила?

Эти слова прозвучали с таким холодным всеведением обо всем, что происходило в лагере, что понурые туристы съежились, заслышав нечто срамное в протокольных вопросах капитана, и даже непробиваемый Кэп стушевался, когда признал, что их было двое в палатке. Расследователь — мудрый волхв, проживший двести лет, — не удивился; он лишь кивнул, а потом поднял голову и спокойно желто-стеклянными глазами, неумолимыми, как рентгеновский аппарат, просветил присутствующих, выяснив с профессиональной проницательностью, кто и с кем, — и от этого дотошного зондирования даже бесстрастному Брахману сделалось неловко.

— Муж где? — апатично пожевывая, допытывался капитан, с каждым ответом продвигаясь в выводах по какой-то стройной версии, которая складывалась в его голове без противоречий, так, что слагаемые, как кирпичики, притирались один к одному. — В Москве? А ваша жена?

Он так флегматично перекладывал все озорное, трепетное и романтичное, что творилось в лагере, — праздничную атмосферу, в которой Борис купался с безотчетным удовольствием, — на безликий язык протокола, что даже растерянный свидетель ощутил себя преступником; как он понял, обитатели лагеря тоже молча винились, что нарушили общественный порядок и всяческие моральные кодексы. Только Виктор Иванович, удостоверившись, что явились не по его душу, успокоился и взревел:

— Мышонок уста-а-ал!.. Ты, капитан, знаешь эту песню — черт ее совсем подери?

Капитан отвлекся от бумаги, которую заполнял ученическим почерком, и, не мигая, уставился на Виктора Ивановича. Потом спросил Кэпа коротко:

— Белая горячка?

На Игорька, как на эксперта, приближенного к телу, украдкой посмотрели несколько человек, но тот в сторонке тасовал карты и прикидывался, что не имеет к Виктору Ивановичу касательства. Вместо Игорька возмутился Брахман, который любое, самое нейтральное высказывание человека при исполнении, да еще облаченного в казенный мундир, воспринимал в штыки. Брякни капитан что-нибудь очевидное о погоде, негодующий Брахман бы все равно опротестовал бы аксиому.

— Зачем оскорблять?.. — сдерживая ненависть, дрожащим голосом спросил он, выпячивая подбородок. Капитан перевел немигающие прожекторы на выскочку.

— Не оскорбление, медицинский диагноз, — сообщил он устало.

— Вы врач? — прошипел Брахман.

За Виктора Ивановича, который не восставал против позорного клейма и вообще помалкивал в тряпочку, робко заступилась Никуня.

— Это зря, — укорила она капитана. — Он простудился, у него озноб, температура была.

— Какой озноб, у меня глаз наметан, — объяснил капитан со вздохом. — Половина деревни такие.