Лесная сказка

Борис рубил кусты новой палкой, проходя мимо подосиновиков и брусничных ягод. Слушая возбужденный рокот Виктора Ивановича, он по-прежнему думал, когда рассказать про вчерашнюю встречу. Сейчас момент был неподходящий: усталые от поисков туристы разозлились бы на него, скрывшего важную информацию, не на шутку, — и он сам, вымотанный впечатлениями, уже не был уверен, что странный малый с усиками ему не привиделся в лесной фантасмагории. Он пробирался через ельники, и его смущало, что он не видит ни примятой травы, ни других знаков человеческого пребывания; везде сухостой с прошлогодним репейником был затянут нетронутыми нитями паутины с алмазными, точно вшитыми в сетку каплями, к которым не притрагивалась ничья рука. Борис вообще, как ни старался, — не зная, радоваться этому обстоятельству или огорчаться, — никаких человеческих примет не заметил на тропах, по которым они прошли или пролезли: ни вешек, ни зарубок, — только раз Никуня воскликнула: "Ой, смотрите!" — но оказалось, что она умилилась белке, взмывшей вверх по стволу.

Виктор Иванович все рвался вперед, как охотничья собака, взявшая след, — он то заскакивал далеко, то рысью возвращался обратно или дожидался, когда группа его догонит. Борис полагал, что теперь он, следуя логике, прицепится к Герычу, но Виктор Иванович, добравшись до потенциального слушателя, иссяк и только сообщил:

— Герыч, тебе я что буду говорить — ты сам все знаешь.

Когда добрались до лагеря, заморосил печальный дождик, раскачивая листья жимолости. У группы было скверное настроение, и Борис раздражился, увидев у костра смеющуюся Галю, которой Тюша что-то шептала на ухо, словно кто-то посторонний подслушивал ее секреты, и почему-то, глядя в их туповатые лица, Борис понял, что Лима не объявилась.

После обеда дождь зарядил сильнее, и искать уже не пошли, а сели под тентом играть в карты, — только Помор, накинув плащ-палатку, сказал решительно:

— Что, — надо идти к егерям, — и, тяжело вздохнув, повернулся и захрустел шишками в ельнике. Его угрюмая конусообразная фигура в плаще цвета хаки еще долго маячила между стволов и потом пропала за кустарником. Утомившийся Виктор Иванович уполз в палатку, а разговор за картами петлял вокруг Лимы, вокруг ее необъяснимой пропажи, вокруг условий, в которых пребывает человек, заблудившийся в лесу. Сошлись на том, что главная опасность для избалованной городом девушки — в дожде, несущем риск простуды, но, во всяком случае, трудно страдать от жажды под ливнем, и голод заблудившейся Лиме тоже не грозит — простодушный Клепа хладнокровно сообщил, что лягушек в лесу, чтобы заморить червячка, более чем достаточно, а если девушка устроит убежище из лапника, то легко перенесет и дождь, и холод. Потом Брахман положил на клеенку даму в бисерном кокошнике и проговорил с философским видом:

— Возможно, человек не хочет, чтобы его нашли, — надо не сбрасывать со счетов такой вариант. Она просто водит нас за нос. Издевается.

— С нее станется, — подтвердила Тюша мрачно, выпятив губку и изучая свой обожженный палец, а картежники залопотали, что вменяемая женщина, даже если захотела побыть одной, попав в передрягу — в одиночество, в холод и дождь, без еды, питья, огня, какой-либо помощи, — немедленно одумается. Даже Игорек пробормотал что-то сочувственное.

Усталое лицо Кэпа, вытершего лоб мокрым рукавом, казалось мудрым.

— Женщину, которая не хочет, чтобы ее нашли, надо сначала найти, — сказал он. — Потом ей можно вправлять мозги… но найти и убедиться, что все в порядке.

Эти слова прозвучали как истина в последней инстанции, но упорный Брахман не сдавался.

— Логика сродни тюремной, — улыбаясь тонкими губами, ядовито возразил он, словно разговаривал с собой. — Нельзя казнить больного — только здорового… чтобы убить человека, его надо вылечить. Этот мир ей не нужен, вот и все.

Кэп помрачнел и сощурился.

— Мы не в тюрьме, — отрезал он. — Красивые слова потом. — И от его свирепо-мелодичной, умело поставленной интонации даже у Бориса, плохо поддающегося Кэпову влиянию, мороз пошел по коже. Все замерли, и Галя, которая пекла кукурузу, перестала водить початком над пламенем. Среди общего замешательства Клепа попытался разрядить обстановку, сообщив с деланым весельем:

— Брахман, это же ты не всерьез… это ты в шутку, мы все равно тебя любим.