Лирика. Автобиографическая проза

Но если поражен я нежным оком,
Но если ранят сладкие слова,
Но если ей любовь дала права
Дарить мне свет улыбки ненароком,

Что ждет меня, когда, казнимый роком,

Лишусь я снисхожденья божества,
В чьем взоре милость теплится едва?
Неужто смерть приму в огне жестоком?

Чуть омрачен моей любимой лик,

Весь трепещу, и сердце холодеет,
Страшусь примеров давних каждый миг,

И этих страхов разум не развеет.

Я женскую изменчивость постиг:
Любовь недолго женщиной владеет.

CLXXXIV

Амур, природа, вкупе со смиренной[91]
Душой, чья добродетель правит мной,
Вступили в сговор за моей спиной:
Амур грозит мне мукой неизменной,

В сетях природы, в оболочке бренной,

Столь нежной, чтобы справиться с судьбой,
Душа любимой, прах стряхнув земной,
Уже от жизни отреклась презренной.

Готовится душа отринуть плоть,

Чьи очертанья были так прекрасны,
Являя средоточье красоты.

Нет, милосердью смерть не побороть.

И если так — надежды все напрасны
И безнадежны все мои мечты.

CLXXXV

Вот птица Феникс в перьях из огня,
И этих ожерелий позолота
На белой шее — силой приворота
Чарует всех, мой бедный дух казня.

Лучи ее венца как светоч дня,

Амур в стекло их ловит, как в тенета,
Сочится пламя струйкой водомета
И даже в лютый холод жжет меня.

Окутал пурпур царственные плечи,

С лазурной оторочкою убор,
Усыпанный пунцовыми цветами.

Уносит слава далеко-далече,

К богатым недрам аравийских гор
Сокровище, парящее над нами.

CLXXXVI

Когда б Гомер великий и Вергилий
Узрели ту, что ярче всех светил,
Ее воспели б, не жалея сил,
В единый стиль свои сливая стили,

Энея бы хвалою обделили,

Померк бы Одиссей и сам Ахилл,
И тот, кто пятьдесят шесть лет царил,[92]
И тот, кого в Микенах погубили.[93]

Сей доблести и древней мощи цвет[94]

Теперь обрел еще одно светило,
Где чистота в единстве с красотой.

Блеск древней славы Эннием воспет,

А я — о новой. Только б не претила
Ей похвала моя, мой дар простой.

CLXXXVII

Пред ним Ахилла гордого гробница —
И Македонец закусил губу:[95]
«Блажен, чья слава и поныне длится,
Найдя такую звонкую трубу!»[96]

А чистое созданье, голубица,

Кому слагаю песни в похвальбу,
Моим искусством жалким тяготится, —
Что сделаешь! Не изменить судьбу!

И вдохновить Гомера и Орфея

Достойной, той, кого бы мог по праву
Петь горячо из Мантуи пастух,[97]

Рок дал другого, кто, пред ней немея,

Дерзает петь о лавре, ей во славу,
Но, кажется, его подводит слух.

CLXXXVIII