Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Стойте! — кричал Дерневаль. — Тому, кто осмелится войти, я размозжу череп!

В то же мгновение я услышал приказание открыть дверь. Я с ужасом и изумлением узнал голос моего отца. Софи задрожала и спряталась под одеяло. Я наскоро оделся и отворил, и дю Портай вошел в комнату вместе с бароном Фобласом.

— Итак, вы привели в исполнение ваши недостойные планы, — сказал отец, — вы осмелились...

В то же мгновение люди, стучавшиеся в двери Дерневаля, ворвались в мою комнату, и я узнал госпожу Мюних.

— Вот он! — сказала она старику, который шел позади нее.

Незнакомец назвал меня бесчестным похитителем и обнажил шпагу.

Я тоже схватился за оружие и воскликнул:

— Кто этот дерзкий иностранец?

Барон остановил меня:

— Несчастный, это отец, который приехал в Париж за своей дочерью как раз в тот день, когда вы ее похитили.

— Что вы...

Старик прервал меня:

— Я барон Гёрлиц.

Услышав это имя, Софи страшно вскрикнула, она отбросила одеяло и полог кровати, протянула руки к Гёрлицу и упала в обморок.

— Итак, преступление совершено! — воскликнул Гёрлиц при виде полуобнаженной Софи.

Дю Портай с трудом удерживал моего отца, который осыпал меня упреками. Барон Гёрлиц велел мне стать в позицию.

— Ты опозорил мои седины, низкий соблазнитель! Я хочу отомстить или умереть.

Он направил на мою грудь острие шпаги, я бросил оружие к его ногам:

— Разите, я не буду защищаться. Но пожалейте вашу дочь, выслушайте меня, выслушайте мое оправдание. Софи плохо, пощадите ее.

— Пощадить ее! — вскричал Гёрлиц. — Пусть лучше смертельный удар отмстит ей за меня и накажет!

Он подбежал к своей дочери с поднятой шпагой, я бросился наперерез и обхватил его руками.

— Варвар, варвар, возьми мою жизнь, но не тронь Софи; я буду защищать ее даже от родного отца! Выслушайте меня, барон, ваша дочь ни в чем не виновата, я погубил ее, виноват я один!

Я старался смягчить Гёрлица. Дю Портай силился успокоить моего отца, а госпожа Мюних напрасно суетилась возле Софи, приводя ее в чувство. Софи глубоко вздохнула и открыла глаза, но, увидев лица окружающих, впала в еще более глубокое беспамятство.

Как раз в эту минуту Дерневаль в сопровождении трех вооруженных слуг вошел в мою комнату. Он запальчиво спросил, по какому праву нарушили отдых путешественников.

— А по какому праву вы интересуетесь нашими обстоятельствами? — тем же тоном спросил его мой отец.

Не знаю, что хотел ответить Дерневаль, но я, принужденный делить мое внимание между столькими дорогими моему сердцу существами, закричал:

— Мой друг, успокойтесь: это мой отец, а это отец Софи!

Дерневаль вместе со своими людьми вышел, но остался в коридоре.

Барон Гёрлиц сел, на смену вспышке ужасного гнева пришло видимое успокоение. Он хранил красноречивое молчание. Старик мрачно смотрел то на моего отца, то на свою дочь, то на меня. Я понимал, что его терзало самое ужасное отчаяние, потому что понимал: глубокое горе немо и лишено слез.

Мой отец подошел к Гёрлицу, желая его утешить. Я подбежал к Софи, которую госпожа Мюних пыталась привести в чувство. Дю Портай стоял у изголовья ее кровати и смотрел на нее так же взволнованно и испуганно, как я. За одну секунду я раз сто повторил ее имя. При звуке моего голоса она потухшими глазами посмотрела на меня и прошептала:

— Увы, ты погубил меня!

Заслуженный упрек лишь усугубил ужас моего положения.

Мой отец продолжал утешать Гёрлица, но старик то и дело прерывал его жестоким восклицанием:

— Она мне не дочь!

Дю Портай присоединил свои мольбы к утешениям барона.

— По крайней мере выслушайте ее! — попросил он. — Кто знает, может, она не виновата, может, она заслуживает некоторой снисходительности? Разве такая прелестная наружность может скрывать развращенное сердце? Выслушайте ее.

Барон Гёрлиц. Господа, повторяю вам обоим, она мне не дочь.

Дю Портай. Но...

Барон Гёрлиц. Она не моя дочь. Ее гувернантка хорошо знает это! Госпожа Мюних скажет, что я удочерил эту девочку, желая отдать ей часть моих имений. Когда ей было семь лет, мои завистливые родственники попытались отравить ее. Вот почему я воспитывал ее во Франции.

Дю Портай (с волнением). Она не ваша дочь? А вы знаете, кто ее родители?

Барон Гёрлиц. Конечно, я мог бы их найти, но не искал. Это преступление, и небо не хочет, чтобы я пользовался его плодами.

Дю Портай (живо). Сударь...

Барон Гёрлиц(с гневом). Уделите мне минуту внимания.

Читатели могут себе представить, какое беспокойство испытывал я во время этого странного объяснения. Софи хотела заговорить, но слабость мешала ей, однако и она стала прислушиваться. Ее лицо покрылось смертельной бледностью, холодный пот струился по лбу.

— Господа, — продолжал барон Гёрлиц, — я провел всю жизнь с оружием в руках. В одна тысяча семьсот семьдесят первом году я служил в русской армии, мы сражались с поляками.

Дю Портай. С поляками? В тысяча семьсот семьдесят первом году?