Любовные похождения шевалье де Фобласа

Я хотел ей ответить, расспросить, но дю Портай, на мгновение потерявшийся среди всеобщего смятения, заметил движение дочери, тотчас опомнился и стал рядом, словно сожалея, что на минуту забыл о ней. Он бросил суровый взгляд на мою робкую жену, и она, побледнев, опустила глаза. И пока священник заканчивал церемонию, я терзался самыми ужасными предположениями.

— Как, Дерневаль, мой друг, вы уже вернулись? Кто этот молодой человек? Знаете ли вы его? Кто он? Чего он хочет? Что сказал?

— Мой дорогой Фоблас, его слуги держали у ограды приготовленную лошадь. Когда я подбежал к дверям храма, он был уже в конце улицы.

— И вы не знаете, куда он подевался?

— Мой друг, он мчался галопом, а я был пешком. Я хотел было броситься в карету, которая привезла сюда госпожу де Фоблас, но упрямый кучер не согласился везти меня.

— Дерневаль, вы не знаете, до чего я встревожен! Обещайте остаться с нами хотя бы до завтра.

— До завтра? А что, если мои преследователи уже сегодня...

— Вам грозит пока еще призрачная опасность, а меня ждет неминуемая беда. После вчерашней сцены, после отъезда барона Гёрлица и госпожи Мюних Ловзинский увел к себе дочь, и я увидел Софи лишь у подножия алтаря. Мне едва позволили сказать ей два слова, похоже, отец вообще запретил ей говорить со мной. Только перед лицом Всевышнего она принесла мне клятву, а я обещал моей жене всегда любить ее. Дерневаль, посмотрите на Ловзинского, посмотрите, какое у него мрачное и озабоченное лицо, каким внимательным и недоверчивым взглядом он смотрит на всех. Разве видно в нем довольство, которое выражается в чертах доброго отца, отдающего свою дочь за желанного супруга? Скажите, разве так держится благородный и гордый человек, прощающий обиду? А моя дорогая Дорлиска, милая кузина, прелестная Софи? Я вижу на ее небесном лице глубочайшую грусть, а ведь оно должно сиять при мысли о нашем счастье, теперь узаконенном церковью! В ее потемневших глазах стоят слезы, и она с трудом сдерживается, чтобы не заплакать! Что омрачает ее блаженство? Кто превратил для нее день радости в день мучения? Какой страх терзает ее? Откуда этот молодой человек ее знает? Зачем он был здесь? Страшное подозрение мучает меня! Но нет, Софи мне не изменит. Значит, ей грозит опасность? «Так это она!» — сказал незнакомец. «Береги меня», — сказала Софи. Но как защитить ее? Кто наши враги? Чего я должен опасаться? Дерневаль, во имя нашего братского союза, молю вас, не покидайте меня! Без вас я погибну! Полная тьма окутывает намерения наших врагов, страшная неизвестность сковывает мои силы. Как предупредить неведомый заговор и узнать, какая беда мне угрожает? О, я предчувствую столько несчастий!

Я не услышал ответа Дерневаля, потому что Софи, которую отец не отпускал от себя ни на шаг, направилась к дверям храма, сказав мне: «Мой друг, вы идете?» В ее нежном взгляде читалось такое горе, а голос так сильно изменился, что мое смертельное беспокойство еще возросло. Мы подошли к ограде. В силу ли рассеянности или проявив неучтивость, Ловзинский, не обращая внимания ни на Доротею, ни на моего отца, посадил в карету свою дочь и быстро сел рядом? И пока я мысленно задавался этим вопросом, Ловзинский закрыл дверцы, и кучер стегнул лошадей. Карета отъехала на расстояние пятидесяти шагов, прежде чем мы опомнились от изумления, в которое погрузило нас это бегство. Первым пришел в себя я и быстрее молнии помчался за каретой. Невосполнимость утраты, которая мне грозила, надежда вернуть бесценное сокровище, которое у меня похитили, придала мне необычайные силы, я почувствовал в себе нечеловеческую мощь. Скоро я настигну карету, скоро я вырву мою жену из рук похитителя! Но, увы, остолбеневшие от неожиданности Дерневаль и мой отец слишком рано поспешили мне на помощь, и их шумное участие принесло мне только вред. Они побежали за мной, крича: «Стой, стой!» — но я несся так скоро, что не мог даже кричать. Навстречу мне попались несколько солдат; увидев, как я бегу один и молча, они вообразили, что остальные преследуют именно меня. В одно мгновение меня окружили. Я хотел объясниться, я по-французски заговорил с немцами^*. В отчаянии от того, что меня не понимают и что я напрасно теряю драгоценное время, я попытался силой прорваться сквозь цепь. Но что может сделать один против десяти? Мое сопротивление раздражило солдат, они принялись бить меня. О, что значили удары! Я их почти не чувствовал, я слышал только глухой грохот уже далеко умчавшейся кареты, и каждый поворот колеса кинжалом вонзался в мое сердце. Отбиваясь, я взглянул на дорогу: вдалеке поднималось легкое облачко пыли. Охваченный смертельной тоской, я почувствовал, что мужество оставило меня, силы иссякли. В моем потрясенном организме произошла быстрая и ужасная перемена. Я упал без чувств к ногам остановивших меня варваров, к ногам отца и друзей, наконец меня догнавших. Я упал... Ах, Софи, моя душа последовала за тобой!

Несчастный шевалье, где ты был, когда очнулся?

В постели! Барон сидел у изголовья и заливался слезами. Придя в себя, первым, что я произнес, было имя Софи.