Любовные похождения шевалье де Фобласа

Барон Гёрлиц. Да, но вы все время перебиваете меня. После одной кровавой победы, одержанной над их войсками, я из всей добычи взял только девочку лет двух.

Дю Портай (подбегая к Софи). Ах, моя дорогая Дорлиска!

Барон Гёрлиц (удерживая его). Дорлиска? Да, это имя было написано под портретом, висевшим на ее груди.

Дю Портай (быстро вынимая из кармана портрет). Вот такой портрет? О, моя дочь, моя дорогая дочь!

Барон Гёрлиц(снова удерживая его). Ваша дочь? Какой у вас герб?

Дю Портай(показывая свою печатку). Вот он!

Барон Гёрлиц. Да, точно такой герб вытравлен у нее под мышкой.

Софи вскрикнула, собрала все свои силы, протянула руки к дю Портаю. Ловзинский обнял ее и заплакал.

— Моя дорогая дочь, наконец-то ты возвратилась ко мне, но, увы, где и как я тебя нашел! О, какая горькая печаль отравляет счастливейшую минуту

^{«Ах, моя дорогая Дорлиска!» — Ловзинский обнял дочь и заплакал.}

моей жизни! Дорлиска, знаешь ли ты, какой женщиной была твоя мать? Она много лет горела целомудренной и законной любовью, Лодоиска была добродетельной девушкой и стала достойной супругой; нежная мать, она всегда оплакивала твое исчезновение. Воспоминание о тебе наполняло ее предсмертные минуты. «Ищи повсюду мою дорогую Дорлиску» — вот последние слова моей Лодоиски. Я двенадцать лет думал об этом дорогом для меня долге. Двенадцать лет я мечтал о счастье найти мою обожаемую дочь. Увы, обнимая ее, я плачу о Лодоиске и о себе! О самая честная из супруг, самая уважаемая из матерей, Лодоиска, твоя верная тень, конечно, витает теперь вокруг нас! Как должна жалеть ты свою Дорлиску, попавшую в руки соблазнителя! Как ты должна жалеть Ловзинского, который, в силу жестокой и странной судьбы, сделался сообщником похитителя, свидетелем позора своей дочери!

Дю Портай рухнул в кресло. Его дочь, окончательно потерявшаяся, забыв, что она полуобнажена, упала к ногам своего отца. Внимательная госпожа Мюних прикрыла Софи коротким плащом. Софи говорила:

— О да, вы — мой отец! Мое сердце говорит мне это, ваше великодушие подтверждает ваши слова: вы соглашаетесь признать дочь, недостойную вас.

Дю Портай оттолкнул Софи и отвернулся от нее.

— Жестокое дитя! — сказал он.

Софи сжимала одну его руку, я взял другую и бросился на колени перед Ловзинским:

— Ваше горе меня убивает. Вы страдаете, и я несчастлив! Мои проступки ужасны, потому что они вызывают слезы моего друга, друга моего отца, отца моей Софи! Ловзинский, вы оскорблены, но обратите весь ваш гнев на того, кто его заслуживает! Ваша дочь невиновна. Если бы вы знали, в какие сети я заманил ее, сколько времени она сопротивлялась, как пришлось мне бороться, прежде чем я одержал победу! Ловзинский, ваша дочь ни в чем не виновата! Смойте оскорбление моею кровью... Или нет: у вас чувствительное и нежное сердце, вы знаете власть взаимной и горячей любви, вы знаете, до чего любовь может ослеплять страстного человека и обманутую девушку. Ловзинский, сжальтесь над нашей молодостью, извините Софи, простите меня! Одним лишь словом вы можете исправить наши заблуждения и узаконить наши чувства. Проводите нас к алтарю! Там я повторю клятвы, которые связывают меня с Софи, там вы снова обретете вашу Дорлиску.

Мой отец тоже стал молить дю Портая. Тот казался взволнованным, но молчал; было видно, что он обдумывает ответ. Наконец он страстно поцеловал Софи, посмотрел на меня без гнева и спокойным тоном попросил всех удалиться и позволить ему провести остаток вечера наедине с дочерью.

На следующий день я женился на Дорлиске.

Шесть недель из жизни шевалье де Фобласа

1

Обряд венчания подошел к концу. В речи, показавшейся мне очень длинной, велеречивый священник предписывал нам блюсти добродетели, которые не казались мне обременительными. Софи назвала меня мужем. Мои губы повторяли клятву, которую твердило мое сердце, как вдруг священные своды огласились жалобным и пронзительным воплем.

Все в страхе обернулись. Из храма выбегал молодой человек, я заметил только его синий мундир.

Многие видели, как незадолго до этого он быстро вошел в церковь, пробрался сквозь толпу и в величайшем волнении приблизился к алтарю. Его взгляд упал на Софи, и он жалобным тоном произнес: «Так это она!» — после чего из его уст вырвался крик, проникший в самое мое сердце. Встревоженный, сгорая от любопытства, я хотел броситься за ним, но отец остановил меня, зато мой великодушный друг, мой товарищ по оружию и любви, Дерневаль, ничем не стесненный и не испугавшийся, как я, устремился вслед за незнакомцем.

Во время смятения, вызванного этим странным происшествием, Софи наклонилась к моему уху и с трепетом произнесла:

— О мой друг, береги меня!