Любовные похождения шевалье де Фобласа

— Если вы обожаете сына, — стала оправдываться она, — то я люблю отца. Господин де Белькур никогда не простит мне, если в таких серьезных обстоятельствах я удержу его сына вдали от него. И чего вы, милое дитя, требуете от шевалье? Вы хотите, чтобы он нарушил правила благопристойности? Я далека от желания советовать ему пойти на низость и бросить вас. Пусть он найдет Софи, привезет ее сюда, а затем будет действовать как все светские люди, как все лучшие мужья, которые умеют примирять любовь к своим возлюбленным с хорошим отношением к своим женам. Иначе он потеряет вас. Скажите, например, может ли шевалье после возвращения жены продолжать жить в доме своей любовницы? Может ли он выставлять на всеобщее обозрение отчаяние одной и благосклонность другой? Предположим даже, что вы настолько ослеплены страстью, что будете ждать от него таких дичайших поступков, а он окажется настолько слаб, что станет вам повиноваться; скажите, не узнают ли тогда все на свете, что де Фоблас жил у вас под видом компаньонки, потому что дома ему стало скучно быть мужчиной? Я не говорю о графе де Линьоле: надо надеяться, что Бог, покровитель влюбленных, поступит в отношении вашего супруга так же, как он обыкновенно поступает с другими мужьями. Надо надеяться, что этот достойный супруг позже всех узнает, какой притчей во языцех вы его сделали. Но станет ли семья вашего мужа спокойно смотреть на его позор?

— Его семья! Что мне за дело до его семьи? — сказала графиня, которая на благоразумные советы баронессы до тех пор отвечала только криками, слезами и самыми неразумными замечаниями.

— Что вам за дело? — возразила госпожа де Фонроз. — Неужели вы думаете удержать шевалье, несмотря на слезы его жены, которая не преминет потребовать его к себе; несмотря на бесконечную болтовню вашей тетки, которая станет каждый день докучать вам своими допотопными взглядами; несмотря на знаменитого капитана Линьоля, способного бросить своих флибустьеров, чтобы прилететь сюда на почтовых и напугать вас большими усами и длинной шпагой; несмотря на общество, ревнивое, непоследовательное, нескромное, постоянно обсуждающее безумства, которые ему следовало бы скрывать, вытаскивающее на свет божий скандалы, которые ему следовало бы хоронить; несмотря на общество, не уважающее ни себя, ни других, общество, которое одновременно смеется над мужьями и сочувствует им, покровительствует женщинам и их же порицает, жестоко осуждает проступки, служащие ему же развлечением; наконец, несмотря на барона...

— Несмотря на всю вселенную, баронесса!

— Что за ответ! Или вы потеряли рассудок, или думаете, что я преувеличиваю? Вы не знаете де Белькура, о котором я начала говорить. Если его довести до крайности, он может явиться за своим сыном прямо в вашу спальню!

— А если меня не побоятся довести до отчаяния...

— Ну, что вы сделаете?

— Я покончу с собой.

— Прекрасно! Мне очень жаль, но вы никак не хотите понять: временно уступить свое драгоценное сокровище, с тем чтобы потом снова обрести его и владеть им беспрепятственно — это лучше, чем, удержав его на несколько дней, умереть от сожаления о его потере.

Госпожа де Фонроз говорила без умолку, но все было напрасно. Вдруг во дворе послышался стук колес. Это мог быть только граф де Линьоль. Я успел лишь поцеловать мою подругу, схватить кусок пулярки и спрятаться в уборной баронессы. Через мгновение я услышал, как граф поздоровался с баронессой и графиней. Удивленный тем, что его жена, редко обедавшая в гостях, не приехала домой, он решил, что она задержалась у баронессы, потому что ей стало плохо. Он спросил Элеонору, удалось ли ей найти мадемуазель де Брюмон.

— Да, граф, — ответила она, — и я надеюсь, она ко мне вернется.

— Конечно вернется, — перебил ее граф, — потому что я заставил ее отца обещать мне это. Между тем, графиня, уже поздно, позвольте мне отвезти вас домой.

— Благодарю вас, — сухо возразила она, — я не рассчитываю вернуться до завтрашнего дня.

Я мог бы подслушать до конца разговор, касающийся меня, но... О Софи, меня волнуют уже совсем другие мечты. Чары графини перестают действовать на меня, и это отдает тебе победу, так долго остававшуюся сомнительной. Рядом со мной уже нет соперницы, которая своими страданиями заставляла меня забывать о твоих муках и своей нежностью — о твоей любви; ее голос поражает только мой слух, но не проникает в сердце, полное воспоминаний о тебе, Софи; я снова вижу, как ты падаешь без чувств, угасаешь... Я мысленно созерцал твои прелести, проникся твоим отчаянием. Я трепетал, видя твое горе, а теперь меня заставляет дрожать мысль о нашем близком счастье.