Любовные похождения шевалье де Фобласа

Итак, любовь, которая даровала мне наслаждения и сулила счастье, теперь дает мне в удел лишь горькие сожаления, невообразимые печали, и в довершение всего погибнут все любившие меня женщины. Несчастный, отомсти за их первые горести, избавь их от последних мук, предупреди их смерть своей кончиной... самоубийством. Да, это будет преступлением. Но пожертвуем Фобласом, чтобы спасти его возлюбленных. Да, я спасу этих женщин, отделив их судьбу от моей. По крайней мере, я уйду не напрасно. Они меня забудут и останутся жить... Забыть меня? Никогда. Ни Софи, ни графиня, ни маркиза — ни одна меня не забудет! Вместо меня у них останется память о моем великодушии... Мужья, радуясь при виде печали своих жен, будут приветствовать то, что я так мало жил; отцы, переживающие за своих сыновей, преувеличат заблуждения моей юности и ужасы моей смерти. Главное же — они станут твердить, что я лишь бесследно промелькнул на земле. Но что мне за дело до торжества и до жестокой радости одних, до страха и фальшивого сострадания других! Что мне за дело! Ах, только бы двое влюбленных, достойных этого звания, двое истинно влюбленных, остановившись на мгновение перед моей могилой, вспомнили о моих кратковременных заблуждениях и славной смерти, которая загладила все мои проступки; только бы они меня пожалели, пролили обо мне слезу и в первом порыве сострадания сказали: «Этот великодушный молодой человек умер ради других. Разве он не заслуживал того, чтобы любить одну женщину и жить для ее счастья?» Если это скажут те, кто любит, а Софи и Элеонора повторят их слова, моя тень утешится.

Но кто утешит моего отца? Отец! Почему он оставил меня одного в эти ужасные минуты? Почему позволил отнять у меня Софи? Дю Портай, ты вернешь мне ее, отдашь, или твоя кровь... Безумец, ты хочешь, чтобы тиран покорился твоей воле, а сам не можешь его даже догнать! Из своего недоступного убежища Ловзинский смеется над твоими угрозами, бессильными, как и твои поиски. Умереть должен ты.

Жгучие сожаления о безвозвратно потерянном блаженстве, неодолимое стремление к неосуществимой мести, как вы невыносимы! До чего раздираете вы сердце, созданное для нежных чувств! Напрасно хотел я укрыться от вашей ярости. Меня преследуют ужасные мысли, окружают страшные призраки... Что это: раскаяние или фурии? Что меня так беспокоит? Я чувствую в себе необычайные силы. Я чувствую бешенство, равное моим силам... Я могу уничтожить ад, который люди называют миром. Я могу похоронить себя под его обломками... могу и хочу... Несчастный, что ты делаешь? Стой!.. Ты погубишь Элеонору... и Софи... Софи, твоя любимая, твое дитя, твоя жена, и маркиза тоже — все умоляют тебя пощадить их... отец и сестра целуют твои колени. Моя рука дрожит, силы оставляют меня... Сядем! Как жарко, как хочется пить. Ах, боже мой!

Вот письмо, в котором несправедливый тесть предрекает мою трагическую кончину. Я вижу зловещий отрывок: «Если он сам не посягнет на свою жизнь, его поразит оружие врага; он безвременно погибнет». Изверг, твои предсказания — приговор, я сам приведу его в исполнение. Но даже ты, злобный тиран, не откажешь мне в доле жалости, когда увидишь, что перед концом я омыл твои жестокие строки слезами.

Как уныло спокойствие, царящее кругом, как страшна глубокая тишина! Полнейшее отчаяние — прообраз смерти. Почему я здесь один? Где моя сестра? Что удерживает моего отца? Что делает маркиза? Что сталось с моей Элеонорой? Почему они не помешали ему отнять у меня Софи, почему не заставят вернуть ее? Все бросили меня, не осталось никаких утешений, нет родственников, нет любимых! Одни друзья меня избегают, другие — забыли. Я один, совершенно один на свете, мне остается только смерть. Смерть не так страшна, как мое теперешнее состояние.

6

Отец! Я забыл все свои обещания. Один из моих пистолетов лежал на столике вместе с письмом дю Портая, и я с неведомым, ужасным наслаждением смотрел на них. Вот они рядом — орудие моей пытки и то, что ее прекратит, причина моей смерти и конец моей жизни. Погруженный на дно отчаяния, измученный и угнетенный, я не чувствовал ни сомнений, ни угрызений, ни страха: мой час, похоже, настал!

Вдруг дверь распахнулась. Угадайте, кто приближается ко мне, кого я прижимаю к своей груди, кто ласкает меня, кого я осыпаю благодарностями!

— Видишь, — говорит она, — ты причиняешь мне самые ужасные огорчения, а я спешу утешить твои печали. Ты в каждую удобную минуту бросаешь меня, а я первая тебя нахожу.

Может быть, вы надеетесь, что я обнимал самую дорогую из трех? Увы, нет! То была не Софи, но женщина почти такая же юная, хорошенькая, чувствительная и несчастная, как моя жена: передо мной была госпожа де Линьоль.

Вы знаете мое нетерпение, мое легкомыслие, мою пылкость и порывистость. Мог ли я в ее нежных объятиях думать о вечном сне? Другие, неразрушительные, желания закипели в моей крови, и горячка отчаяния уступила место горячке любовной.