— Поверь, моя душа поет от радости. Элеонора, я тоже хочу воспитывать нашего ребенка. Я научу его читать...
— В ваших глазах любовь к нему, — прервала она.
— ...писать...
— Да-да, каждое утро он будет писать тебе, что его мать любит тебя больше, чем накануне.
— ...танцевать...
— Танцевать на моих коленях! — вскрикнула она и тоже рассмеялась.
— ...фехтовать, стрелять.
— Зачем? В деревне, среди добрых людей, ему незачем учиться убивать.
— Ты права, милая. Когда его мать покажет ему, как внушать любовь к себе, он будет, как и она, защищен всеобщей любовью.
— Вот, Фоблас, — продолжала она, — каковы мои намерения! Я была уверена, что ты одобришь их. Значит, мы проведем вместе весь остаток нашей жизни; мы найдем возможность любить друг друга до последнего вздоха. Госпожа д’Арминкур не станет больше мучить меня своими бесполезными замечаниями. Твоему отцу не удастся оторвать нас друг от друга.
— Как, мне придется бросить отца?
— Почему нет? Я же покину мою тетку.
— Отца, который меня боготворит!
— Тетя любит меня не меньше. Впрочем, если они действительно привязаны к нам так, как уверяют, ничто не помешает им последовать за нами. Я думала, что из нашего пристанища мы сообщим им о нашем твердом решении. Если они приедут, это будет для нас новым счастьем! Мы построим им хижину рядом с нашей. Если же после наших неоднократных просьб и приглашений они останутся непреклонны, не мы оставим их, а они откажутся от нас; в объятиях любви мы забудем о наших неблагодарных родных и заменим друг для друга всю вселенную.
— Как, неужели я брошу отца и мою... сестру?
О Софи, я не произнес твоего имени, но мои слезы не замедлили отомстить за тебя!
— Пусть твоя сестра тоже приедет; мы выдадим ее замуж за честного землепашца, за хорошего человека, который женится не на ее состоянии, а на ней, и сделает ее счастливой... Почему ты молчишь, Фоблас? Почему ты плачешь?
— Мой друг, я глубоко благодарен тебе. Такие доказательства любви увеличили бы мою нежность к тебе, если бы это было возможно. Но, подумав хорошенько, я должен признаться себе, да и тебе тоже, что твой план невыполним.
— Почему?
— К несчастью, по многим причинам.
— Я знаю одну из них, неблагодарный, это ваша любовь к Софи!
— Я говорю не о моей жене. Неужели ты забыла о толпе несчастных, которых поддерживаешь своей благотворительностью? Для них твое состояние — источник жизни.
— Они пострадают точно так же, если я умру от горя.
— Ты не думаешь также о том, какого шума наделает твое бегство. Все закричат об измене, все назовут твое самопожертвование безумием, твою страсть — нарушением приличий. Неужели ты хочешь, чтобы твоя семья возненавидела даже память о тебе, чтобы твоя родина покрыла позором твое имя?
— Не все ли мне равно, раз я считаю, что правда на моей стороне? Что мне за дело до пустого суда света, который меня не знает, что мне за дело до несправедливой ненависти родных, принесших меня в жертву!
— Неужели ты в самом деле надеешься, что маркиза д’Арминкур согласится последовать в чужую землю за племянницей, осужденной общественным мнением?
— Что мне за дело до тетки, когда я думаю о моем любимом? Жестокий, неужели вы хотите заставить меня пожалеть о времени, когда я любила только тетю?
— Наконец, раз уж нужно все сказать, подумай, что у нас есть родные, что мы подданные, что мы не свободные люди, а потому никогда не избавимся от власти наших семей, короля и закона! От их соединенных сил нам не удастся скрыться нигде.
— Нигде? Я найду убежище. Уедем, переоденемся, переменим фамилии, спрячемся в жалкой деревне; туда за нами не придут, а если и придут, у нас останется последнее средство: мы покончим с собой.
— Покончим с собой!
— Да, жить вместе или умереть! И я хочу, чтобы вы меня похитили, да, вы меня похитите!
— Мы покончим с собой, Элеонора, а наше дитя?
— Наше дитя, наш ребенок! Он прав, — воскликнула она с отчаянием — На что же решиться?
— На что решиться? Есть одно средство ужасное, но необходимое. Мой друг, мой несчастный друг... Ты помнишь ли, что твоя тетка предлагала тебе недавно?
— И вы тоже, Фоблас, вы тоже даете мне этот жестокий совет! Мой любимый предлагает мне броситься в объятия мужа!
— Элеонора, мне эта жертва кажется такой же тягостной и невыносимой, как и тебе. Она ужасна!
— Она ужаснее смерти!
— Элеонора, а наше дитя?
Элеонора задохнулась от рыданий и не смогла ответить. Мне показалось, что настало мгновение привести все доводы, которые убедят ее и заставят решиться.
— Всё так, — сказала она наконец, — но как же быть? Ведь господин де Линьоль ничего не может...
— Мой друг, ты так быстро прогнала его тогда; кто знает, если он проведет с тобою целую ночь...
— Целую ночь! Целый век мучений! И мне придется опять сказать ему, что я этого хочу?
— Ни в коем случае. Твои частые мигрени и другие недомогания уже должны несколько тревожить графа. Если ты выскажешь твоему мужу подобное желание после шести месяцев молчания, это возбудит ужасные подозрения. Нам необходимо найти скромного, ловкого и сговорчивого доктора; он осмотрит тебя и предпишет супружескую близость.