Любовные похождения шевалье де Фобласа

Раз, когда он вечером покинул меня раньше обыкновенного, я около полуночи услышала звук тихо отворившейся двери. При свете лампы, которой я никогда не тушила на ночь, я увидела, что мучитель крадется к моей постели. Я считала его способным на всякое преступление, а потому предвидела что-то подобное. Я схватила нож, из предосторожности спрятанный у меня под подушкой, и осыпала злодея заслуженными упреками; я поклялась, что убью его, если он осмелится подойти ко мне. Удивленный Дурлинский в страхе отступил. “Мне надоело вечно видеть презрение, — сказал он мне на прощание. — Если бы я не боялся, что нас услышат, ты увидела бы, смогут ли справиться со мной руки женщины! Но я знаю, как одолеть твою гордость. Вскоре ты будешь мечтать, чтобы тебе предложили заслужить помилование ценой самой унизительной покорности”. Он ушел. Через несколько мгновений явился его приближенный с пистолетом в руке. Я должна отдать ему справедливость: исполняя приказание своего господина, он плакал. “Одевайтесь, сударыня, и идите за мною!” Вот все, что он мог сказать. Он провел меня в ту башню, в которой я погибла бы, если бы вы не спасли меня, он заключил меня в ужасную темницу. Больше месяца томилась я в ней без огня, без света, почти без платья; мне давали только хлеб и воду, постелью мне служила соломенная циновка. Вот что сделали с единственной дочерью польского вельможи! Вы дрожите, отважный чужеземец; поверьте же, это только часть моих страданий! Одно лишь скрашивало мои мучения: я не видела больше тирана; пока он спокойно ждал, чтобы я попросила у него пощады, я все дни и ночи призывала отца и оплакивала моего возлюбленного. Ловзинский, какое изумление охватило меня, какая радость наполнила мою душу в тот день, когда я увидела тебя в саду Дурлинского!»

Тыцыхан внимательно слушал рассказ о наших несчастьях, которые видимо тронули его, но вдруг сторожевые подали тревожный сигнал. Он быстро покинул нас и направился к подъемному мосту. Мы услышали шум и крики: «Ловзинский, Лодоиска! Низкая и коварная чета! — воскликнул Дурлинский, который не мог скрыть свою радость.— Вы думали, что спасены! Страшитесь же! Вы снова будете в моих руках. Вероятно, узнав о моем несчастье, соседи собрались и пришли мне на помощь». — «Они только отомстят за тебя, негодяй!» — прервал его Болеслав, схватив железный прут и замахнувшись на графа. Я удержал его. Тыцыхан вернулся. «Ложная тревога, — сказал он, — прибыл небольшой отряд, который я вчера отправил на разведку. Я приказал моим людям прийти прямо сюда, и они привели с собою несколько пленников; но все спокойно, в окрестностях никого нет».

Пока Тыцыхан говорил, привели несчастных, в силу недоброй судьбы попавших в руки татар. Сначала мы увидели только пятерых. «Мои люди уверяют, что вот этот задал им много работы», — сказал нам Тыцыхан, указывая на шестого. «Боже, отец!» — воскликнула Лодоиска, подбегая к связанному старику. Я бросился перед ним на колени. «Ты — Пулавский! — продолжал татарин. — Что ж, это счастливая встреча. Видишь ли, друг мой, я узнал о тебе с четверть часа тому назад. Я знаю, ты горд и упрям, но все равно тебя уважаю: ты благороден и умен, твоя дочь хороша и умна; Ловзинский смел; мне кажется, он даже мне не уступает в храбрости». Ошеломленный Пулавский едва слушал речи татарина. Он был поражен странным зрелищем, которое развернулось перед его глазами, и в нем мелькнули ужасные подозрения. Граф с ужасом оттолкнул меня. «Несчастный, ты предал родину, девушку, которая тебя любила, человека, желавшего назвать тебя своим зятем! Недоставало только, чтобы ты подружился с разбойниками!» Тыцыхан прервал его: «Да, с разбойниками, но и разбойники могут порой пригодиться. Если бы не я, твоя дочь, может быть, завтра уже не была бы невинной девушкой... Не бойся, — прибавил он, обращаясь ко мне, — я знаю, что он горд, и не буду сердиться».