Любовные похождения шевалье де Фобласа

Моя возлюбленная сжимала мне руку. «Увы, — рыдая, говорила она, — ты спас мне жизнь, но сам подвергаешься опасности, и, если мы избежим смерти, нас ждет рабство». — «Нет-нет, Лодоиска, успокойся: Тыцыхан не враг мне, Тыцыхан положит конец нашим страданиям...» — «Конечно, насколько это в моих силах, — сказал татарин. — Ты хорошо говоришь, добрый человек, ты не умер, и я очень этому рад. Все, что ты говоришь и делаешь, хорошо, и у тебя достойный друг», — прибавил он, указывая на Болеслава. Я обнял Болеслава: «Да, Тыцыхан, он мой друг и навсегда останется им». Татарин снова прервал меня: «Скажи мне, почему вы оба были в подвале, а она в башне? Я уверен, что вы хотели похитить девушку вот у этого злодея, — он указал на Дурлинского, — и это правильно: он безобразен, она красива. Ну, расскажи же мне все по порядку». Я открыл Тыцыхану мое имя, имя отца Лодоиски и все, что случилось со мной. «Теперь, — прибавил я, — очередь за Лодоиской, пусть она скажет, что этот негодяй Дурлинский заставил ее перенести с тех пор, как она попала в его замок».

«Вы знаете, — тотчас заговорила Лодоиска, — мой отец увез меня из Варшавы в тот самый день, когда открылся сейм. Сначала он поместил меня в имении воеводы ***, всего в двадцати милях от столицы, а сам вернулся в Варшаву, чтобы присутствовать на выборах. В день избрания короля Пулавский забрал меня от воеводы и привез сюда, думая, что здесь меня никто не найдет. Он поручил Дурлинскому заботиться обо мне, а главное — не дать Ловзинскому узнать, где я нахожусь. Он расстался со мною, чтобы, как он сказал, собрать честных граждан, защитить родину и наказать изменников. Увы, важные дела и заботы принудили его забыть о своей дочери. Я не видела его с тех пор.

Через несколько дней после отъезда отца я начала замечать, что Дурлинский стал приходить ко мне чаще и оставаться у меня все дольше и дольше. Вскоре он уже почти не покидал отведенной мне комнаты; он под каким-то предлогом отнял у меня единственную служанку, которую оставил мне отец, и, по его словам, желая лучше скрыть мое присутствие в его замке, взялся сам доставлять мне все необходимое. Таким образом, он проводил со мною целые дни.

Вы не представляете, мой дорогой Ловзинский, до чего я страдала от постоянного присутствия ненавистного мне человека, которого подозревала в низких намерениях. Однажды он осмелился объясниться; я ответила ему, что буду всегда отвечать холодностью на его любовь и что глубоко его презираю. Он невозмутимо сказал, что со временем я привыкну видеть его и выносить его любезности и даже буду желать их. Он не изменил своего обращения, приходил ко мне утром и уходил только вечером. Разлученная со всем, что я любила, всегда стесненная присутствием тирана, я не могла даже утешать себя воспоминанием о погибшем счастье. Дурлинский видел мою тревогу и старался еще увеличить ее. По его словам, Пулавский командовал польским корпусом, а Ловзинский, изменив родине, которой он не любил, и забыв обо мне, служил в русской армии. Скоро, говорил тиран, они столкнутся в кровавой битве. Поэтому я уже не надеялась, что отец помирится с Ловзинским... Как-то раз злодей явился и сказал, что Пулавский напал ночью на русский лагерь и что во время схватки мой возлюбленный пал, пораженный моим отцом. В подтверждение своих слов жестокий человек дал мне прочитать это известие в какой-то газетенке, которую он, конечно, нарочно велел напечатать, но и без того, при виде его дикой радости, я не могла не поверить ему. “Безжалостный тиран! — воскликнула я. — Ты наслаждаешься моими слезами, моим отчаянием; перестань преследовать меня, или ты поймешь, что дочь Пулавского сама может отомстить оскорбителю!”