Любовные похождения шевалье де Фобласа

Весь день я думал только о моем счастье; последовавшая за ним ночь прошла так скоро, как долго тянулась предыдущая. Самые сладкие грезы украшали мой спокойный сон. Они рисовали мне образ Софи, и, возможно, читатели с трудом этому поверят, рисовали лишь ее одну, и никого больше.

Было уже около полудня, когда я вызвал Жасмена.

— Ты мне не сказал вчера, как здоровье маркизы де Б.

— Вчера, сударь? Вы меня к ней не посылали.

— Ты не был у нее, зная, что она больна? Беги немедленно!

Послать к маркизе было не то, что пойти к ней, этим я не нарушал слова, данного Софи. Кроме того, существуют обязанности, которыми светский человек не может пренебречь.

Жасмен вернулся через час.

— Сударь, Жюстина сказала, что маркизе хуже, по ее словам, опасаются, что лихорадка станет постоянной123.

— Что ты говоришь?! Значит, она серьезно больна!

— Да, сударь; и еще Жюстина шепотом просила передать вам, что сегодня утром маркиз уехал в Версаль124 и проведет там три дня.

— Хорошо, Жасмен.

«Лихорадка усиливается! Бедный виконт де Флорвиль! — думал я. — Вот что наделали речи барона и моя неблагодарность. Ведь, в сущности, маркиза имеет право жаловаться на меня. Я ее обманул... Стоило мне сказать, что я люблю другую... Ей плохо... А что, если станет еще хуже! Что, если маркиза во цвете лет погибнет от страшной болезни! Я вечно буду упрекать себя. Какая невыносимая мысль! О моя Софи, ты очень дорога мне, но неужели я должен из-за тебя позволить маркизе умереть от горя?»

— Вернись к Жюстине, — велел я Жасмену, — спроси у нее, не могу ли я, пока маркиз отсутствует, повидать госпожу де Б., успокоить и немного утешить ее. Если да, узнай, когда я могу явиться и через какую дверь нужно будет пройти, словом, сговорись с Жюстиной.

— Слушаюсь, сударь.

— Так ступай!

Он скоро вернулся. Жюстина сказала, что не знает, в состоянии ли госпожа маркиза принимать кого бы то ни было и доставит ли ей удовольствие посещение господина шевалье, но что, в сущности, господин де Фоблас рискует самое большее одной неприятной сценой. Она прибавила, что дорога мне известна и что я могу, если мне угодно, сегодня же вечером пройти через ворота, подняться по потайной лестнице и отворить дверь будуара тем ключом, который она мне посылает. Впрочем, добавила Жюстина, она ни за что не отвечает и, если маркиза рассердится, предоставляет мне выпутываться самому.

Ровно в девять часов я постучался у дома маркиза.

— Вы к кому? — крикнул швейцар.

Я ответил: «К Жюстине», — и быстро проскользнул мимо.

Жюстина дежурила в будуаре.

— Как ее здоровье?

— Так себе.

— Она в своей спальне?

— О, боже мой, конечно, и в постели.

— Она лежит?

— Да, сударь.

— Этот дурак Жасмен ничего такого мне не сказал. Она одна? Ее служанки...

— Она одна, сударь, но я не смею доложить о вас, — прибавила Жюстина, придав лукавое выражение своему хорошенькому личику.

Я рассеянно поцеловал ее.

— Видишь эту проклятую оттоманку? В жизни ее не забуду!

И снова, не вполне осознавая, что делаю, я толкнул Жюстину на оттоманку. Она всерьез перепугалась.

— Боже мой, маркиза услышит: она не спит.

В самом деле, маркиза слабым голосом спросила, кто в будуаре.

Жюстина отворила дверь спальни.

— Госпожа маркиза, это...

Я подошел к постели и взял прелестную руку, откинувшую полог.

— Это я, ваш возлюбленный, который в порыве беспокойства...

— Как, это вы! Кто вас впустил, кто вам позволил?

— Я думал, вы простите...

— Чего вы хотите? Оскорбить меня? Удвоить мою печаль? Усугубить болезнь?

— Я пришел, чтобы прогнать ее.

— Прогнать! Разве вы в силах вычеркнуть из моей жизни речи барона и строки вашего письма? — Маркиза старалась скрыть от меня свои слезы.

— Я не виноват в том, что говорил мой отец! Что же касается письма...

— Я не прошу у вас никаких объяснений, не прошу.

— Скажите мне, по крайней мере, стало ли вам лучше?

— Хуже, сударь, хуже. Но какое вам дело? Разве вас интересует то, что касается меня?

— Вы еще спрашиваете?

— Вы правы, зачем спрашивать! Я и без того знаю, что вы не любите меня.

— Моя дорогая маменька!

— Ах, оставьте, эти слова напоминают мне о моих проступках и о счастье, увы, слишком коротком! Они напоминают мне юношу милого и любимого, юношу, который соблазнил меня своей мнимой невинностью и заставил потерять рассудок из-за своей привлекательности. Я надеялась, что на мою любовь он ответит нежностью. Увы, он холодно предал меня! Жестокий, в таком молодом возрасте вы в совершенстве владеете искусством обмана!..

— Нет, я вас не обманываю.

— Уходите, неблагодарный, и у ног вашей Софи похваляйтесь моим горем. Скажите ей, что маркиза, недостойно брошенная вами, горько сожалеет о том, что узнала вас, и, довершая мое унижение, скажите отцу, который осмеливается считать преступлением мою любовь к вам, что достойный его сын жестоко наказал меня. Но, Фоблас, запомните на будущее: женщина, которую называют сумасбродной, безумной, снедаемой лишь жаждой наслаждений, не перенесет ужасного обхождения и никогда не утешится, потеряв вас.

— Моя дорогая маменька, неужели вы не понимаете, какое чувство заставило меня прийти к вам?