Люк и Фек. Мир и Война

Вот и кладбище. Старик,
Здешних мест смотритель,
Несмотря на громкий крик,
Был не просто зритель.
Очень ловко опустил
Гроб, потом лопатой
Грунт со снегом навалил
Горкою со скатом.
Юля долго у холма
Свежего стояла,
Плакать видно не могла,
Слова не сказала.
А когда пришла домой,
Попросила водку.
Люк из фляжки полевой
Налила ей стопку.
Выпив и чуть-чуть поев,
Спать ушла. Все молча.
Бабушка, сдержав свой гнев,
Лишь вздохнула горче.

Бедный Вовочка

CXXII

Утром из больницы к ним
Марья заскочила
С сообщением плохим,
Вову хворь свалила.
Ночью привезли его
С жаром и поносом
Изнуренного всего
И с плохим прогнозом.
Люся, Юлю разбудив,
Рассказала это.
«Ты сейчас пойдешь?» — спросив,
Вышла без ответа.

CXXIII

Забежала в перерыв
Вовочку проведать.
Няня, дверь ей не открыв,
«Дайте дообедать» —
Крикнула, но на бегу
В дверь впустила стужу
И, узнав, идут к кому,
Стала как-то суше.
«Вот, пришла мать наконец
Думала — сиротка».
«Брат мой, Вовочки отец.
Вове я лишь тетка» —
Пояснила няне Люк.
Та же удивилась:
«У нее под сотню штук
Что ль детей родилось?
Разве может чья-то мать
Своего ребенка
Не жалеть и не ласкать,
Когда он в пеленках»?
Люся рассказала ей
Про большое горе.
«Божья Мать, спаси детей
От таких историй». —

CXXIV

Осенив себя крестом,
К Вовочке в палату
Люсю провела потом
Даже без халата.
В боксе он лежал один.
При дизентерии
Из лекарств фурадонин —
Средство терапии
Был тогда. Еще уход
Маленькому нужен,
Не исполнился ведь год,
Ко всему — простужен.
Бледный, тени на щеках,
Лишь глаза блуждали,
Что-то он искал в мазках
Потолочной дали.

CXXV

Жалости спазм горло сжал,
Люк едва вздохнула.
Прочь, как если бы пожар,
С Вовочкой отсюда!
Ручку-перышко взяла
И к губам прижала.
Ротиком как из стекла
Улыбнулся вяло.
Люк хотела попросить
Грязное бельишко.
Постирать бы и помыть
Бедного мальчишку.
Но нельзя, еще троих
Заразить так можно
Дома девочек своих.
Надо осторожно.

CXXVI

Забежала вечерком.
Мать не приходила.
Одежонку в грязный ком
Собрала, умыла,
Тельце нежно протерев.
В свежую рубашку,
Приодела. Подогрев,
Накормила кашкой.
Боль ушла не навсегда,
Закрывать стал глазки,
На руки взяла тогда
И запела с лаской:
«Баю-бай, баю-бай
Боль плохая убегай,
Будет солнышко светить,
Вову нашего лечить»
Он заснул спокойным сном,
Рот в улыбке белой,
Словно бы в тепле родном
Отогрелось тело.

CXXVII