Лучшие люди (СИ)

Они начали работать над палочкой Эрика в тот день, как проявилась его магия, заставляя участвовать в каждом этапе. В итоге она получилась длиннее и толще, чем должна быть обычная палочка, особенно первая палочка ребенка, но Эрик как будто родился с ней в руке — 14 дюймов длины темного блестящего терновника с сердцевиной из жилы дракона. Сильная палочка, сказал его отец, для сильной магии и сильного волшебника.

Палочка в руке Эрика была почти идентичной — терновник, жила дракона, четырнадцать дюймов; он чувствовал, словно снова обрел старого друга, когда мистер Олливандер вложил ее ему в руку. Но все еще причиняло боль то, что палочки, которую сделали для него родители, больше нет, и она исчезла в темной ледяной глубине Озера.

“Я знаю, что это значит для тебя, но ты утонешь. Ты должен отпустить ее.”

К слову о Чарльзе, Эрик редко видел его за пределами Зала, и задавался вопросом, неужели это все — их вежливые беседы или, чаще, вежливые споры раз или два в день до конца жизни. В каком-то смысле, это было еще хуже, чем вовсе не видеться с ним.

Он понимал, что должен бы злиться на Чарльза сильнее. То, как он сбежал без предупреждения или объяснения и не давал о себе знать десять лет — у Эрика было право злиться, он пользовался им много лет, изнемогая от ярости. Он все еще злился, иногда он чувствовал, как это чувство поднимается внутри, но оно было более спокойным, погребенное под множеством других забот, так что он мог убедить себя, что это неважно, это могло подождать. Все, чего ему хотелось, — чтобы все было так, как раньше.

Эрик больше не обманывался по поводу того, зачем он здесь. Шоу мог бы доказывать хоть до посинения о престиже, привилегиях и возможностях, и Эрик бы пальцем не шевельнул, но стоило тому упомянуть, что там преподает Чарльз Ксавьер, и у него ушло меньше минуты на то, чтобы принять предложение.

Еще будет время злиться, время предъявлять обвинения в обмен на извинения, какие только потребуются, как только Чарльз окажется в его объятьях, где он и должен был быть.

***

Он сорвался в середине второй недели.

Когда мадам Сальвадор, инструктора по полетам, доставили в больницу с расстройством желудка, профессор Шоу, возможно, вспомнив о том, как Эрик играл в квиддич, назначил преподавателем его.

Первыми были рэйвенкловцы.

— Я должен был научить их летать на метле, — говорил он Чарльзу за ужином, — а не нянчиться с ними.

— Эрик, — процедил Чарльз сквозь зубы, — ты столкнул испуганного ребенка с крыши башни.

— И он полетел!

— Не в этом смысл!

— Я думаю, именно в этом.

— А если бы он не полетел?

Спор разгорался с новой силой, и, пока они выясняли, насколько глупо было бы применить “Акцио, болван”, спасшего бы неумелого летуна от грязной смерти, другие учителя слушали их с плохо скрываемым весельем. До тех пор, пока Эрик, почувствовав внезапную вспышку ярости, которую даже не мог объяснить, не вскочил на ноги, ударив кулаком по столу.

— Пошел ты, Чарльз, у тебя нет никакого права! — он дышал тяжелее, чем если бы причиной был только спор, и голова странно кружилась. — Ты потерял все права осуждать меня десять лет назад, когда бросил меня. Если бы ты хотел хоть как-то влиять на то, каким человеком я должен стать, что ж, у тебя было право голоса и ты, черт возьми, воздержался.

Он развернулся и покинул Зал, старательно не думая о десятках — если не сотнях — пар глаз, смотрящих ему в спину.

***

Эрик прошел где-то половину пути до своей комнаты, когда пришлось остановиться, прислонившись лбом к стене, пытаясь глубоко дышать, не обращая внимания на злость и странное чувство головокружения, отзывавшееся во всем теле.

Сзади донеслись шаги, и у него еще было время пригладить волосы и поправить мантию, прежде чем из-за угла показалась Рейвен.

— Меня прислал Чарльз, — сказала она, скрестив руки на груди, остановившись в нескольких шагах от него. — Не вслух, ты понимаешь…

Он понимал. Чарльзу и Рейвен не нужны были слова. Эрик когда-то завидовал этой связи между Чарльзом и девочкой, с которой он сдружился во время первой поездки в Хогвартс, с девочкой, которую он уговорил взять к ним в семью, когда она осиротела на пятом курсе. Они составляли своеобразный треугольник, — он с Рейвен боролся за внимание Чарльза — но Эрик не был уверен, замечал ли тот вообще, что Рейвен в него влюблена, а к тому времени, как они выпустились, ее чувства стали исключительно любовью к брату. С примесью материнского инстинкта.

— Мы тоже были друзьями, так ведь? — услышал Эрик от самого себя. Он не мог сказать, что она была таким же приоритетом в его жизни, как Чарльз, но он все равно по ней скучал. Больше, чем думал.

— Да, — признала Рейвен неохотно. — Мы были друзьями. Пока ты не причинил боль Чарльзу.

— Я не хотел. Я никогда бы так не поступил.

— Ты так поступил.

Он выдохнул, опираясь о стену. Молчание затянулось.