Мадикен и Пимс из Юнибаккена

 — И когда мы приходим к ма-малюточке Кайсе,
То мы её обнимаем,
Ведь ближе нет никого.
Топ-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Топ-гоп, тра-ля-ля-ля-ля,
Мы все её обнимаем, ведь ближе нет никого.

А мама сидит в постели и смеётся так, что всё лицо её сияет. Сегодня она себя нисколько не жалеет, это сразу заметно, Ведь сегодня — один из самых весёлых дней в году, и погода, как всегда, стоит чудесная.

— Как тебе удаётся, Кайса, сделать так, чтобы в каждый твой день рождения была хорошая погода? — интересуется папа.

— А я звоню старичку-ясновичку и заказываю у него десять мешков солнечного света, это же так просто — отвечает мама.

Вообще-то старичок-ясновичок не так-то прост: он может установить какую угодно погоду, даже дождливую, думает Лизабет. А вот Мадикен смеётся, ведь она знает, что старичок-ясновичок — это мамина выдумка.

Он живёт в той сказке, которую мама рассказывает иногда по вечерам.

Но сегодня утром погода всё-таки отличная — какая разница, откуда она взялась, — и сейчас они всей семьёй отправятся к Бакману, вот только наденут воскресные платья.

В Дубильном переулке у него своё заведение, известное под названием «Фотография Бакмана», где он фотографирует и по воскресеньям, и по будням. Но сегодня надо прийти пораньше, потому что вскоре Бакман уйдёт удить рыбу — это его маленькое воскресное развлечение.

Они тихо бредут по городу: папа, мама, Мадикен и Лизабет: На улицах ещё пустынно и прохладно, но день наверняка будет тёплым, его приближение уже ощущается в воздухе.

Они проходят мимо дома, где живёт Линус-Ида. Из всех маленьких домишек города её домик самый крошечный. Мадикен очень хотелось бы, чтобы Линус-Ида выглянула из окошка, заставленного красными пеларгониями, но она что-то не показывается. Наверное, ещё не проснулась. А вот шмели уже проснулись и жужжат над нарциссами в её малюсеньком садике. Мадикен и Лизабет с удовольствием заглянули бы к Линус-Иде, чтобы послушать немного, как она играет на гитаре, Но сейчас не время, ведь они идут фотографироваться.

Они проходят мимо богадельни, но там в эту пору никто не спит. Некоторые старушонки сидят у окон, уставившись на тихую воскресную улицу, и радуются, когда кто-нибудь проходит мимо. Мадикен и Лизабет машут им рукой, а старушки оживлённо машут девочкам в ответ.

— Я их люблю, — говорит Лизабет — А больше всех люблю Нанну Нутт, потому что у неё такое смешное лицо, когда она плачет.

— Фу, стыдно так говорить, — отзывается Мадикен — ведь Нанна Нутт не виновата, что так смешно выглядит.

— А я разве сказала, что она виновата? — удивляется Лизабет.

Мама предупреждает девочек, чтобы они никогда не называли этот дом «богадельней». Они должны говорить «дом престарелых», так он называется.

— Хотя люди всё-таки зовут его «богадельней», ничего не поделаешь, — подытоживает Мадикен.

Жаль тех, кто там живёт, думает она. А больше всего жаль Линдквиста, потому что он не в своём уме и не может жить вместе со всеми. Его поселили совсем одного в маленькой лачужке во дворе, и только заведующая богадельней отваживается туда заходить. Все остальные его боятся, хотя он чаще всего добр и кроток. Лишь иногда свирепеет и тогда не понимает, что творит. Поэтому, когда Линдквист идёт по улицам, все в городе запирают двери, а мамы велят своим детям убегать, едва только они его завидят. Потому что Линдквист баснострашно силён, и никто не знает, что он может сотворить, когда на него найдёт ярость.

Линдквист не всегда был таким, говорит папа. Когда-то он был обычным человеком, имел жену и маленького ребёнка, но однажды жена его с ребёнком на руках пошла прямо к реке и утопилась, а Линдквист, узнав об этом, до того загоревал, что у него в голове будто что-то сломалось. И он стал таким странным.

В заборе, окружающем богадельню, есть дыра, и если заглянуть в неё, то можно увидеть во дворе домишко Линдквиста. Мадикен с Лизабет заглядывают в дыру, содрогаются и догоняют папу и маму.

А вот и фрёкен Йённи, прогуливается себе по улице, та самая фрёкен Йенни, которая шьёт платья Мадикен и Лизабет. Мама останавливается на минутку поговорить с ней, и Мадикен тоже останавливается, послушать, ведь разговор идёт о её экзаменационном платье.

Папа медленно идёт вперёд, за ним, шагах в двух от него, семенит Лизабет.

И тут, почти у самой «Фотографии Бакмана», обнаруживается, что Лизабет с ними нет. Она просто-напросто исчезла.

— Ох уж этот ребёнок! — говорит папа, качая головой.

Лизабет ждут, но она не приходит. Лизабет ищут, но не находят. Лизабет зовут… Никакого ответа.

И вдруг…

— Вон она! — кричит Мадикен, указывая на маленькие ворота в заборе богадельни, из которых выходит Лизабет.

Но она идёт не одна. Она идёт с Линдквистом. Он крепко сжимает её ручонку своей здоровенной ручищей.

— Здесь я! — кричит Лизабет издали.