Мадикен и Пимс из Юнибаккена

Но такой ответ ничего не прояснил Аббэ. Ведь он не знал, что делают на пикниках. Мадикен могла бы рассказать, что они лазают по берёзам, и купаются в речке, и рвут первоцветы, и играют, и сидят на травке, и едят бутерброды, и слушают, как мама играет на лютне, которую всегда берёт с собой, и поют, а папа вырезает для них свистульки, а Мадикен с Лизабет кувыркаются, и пьют лимонад, и танцуют ужасный танец троллей на замшелом камне… Подумать только, Аббэ не знает, что делают на пикниках!

Когда они возвращаются домой от фотографа, у Альвы уже приготовлена для них провизия.

— Ну как, красивые получатся фотографии? — спрашивает она.

Но мама говорит, что фотографии, которые Бакман отснял сегодня, должно быть, напугают до смерти любого, кто их увидит, и объясняет, почему.

— Неслыханное дело! — Альва обнимает Лизабет — Ах, этот глупый Линдквист! Впрочем, я понимаю, ему хотелось бы заиметь такую дочку, как ты, золотко моё.

— Да, а такую дочку, как Мадикен, ему не хотелось заиметь, ты не думай, — гордо заявляет Лизабет.

Тогда Альва обнимает и Мадикен тоже.

— А мне вот хочется, говорит она — Потому что Мадиченька, Мадичёночек — моя большая радость и счастье моё, это факт.

А вот идти вместе с ними на пикник Альва не хочет.

— Я лучше вздремну. Для сонливых служанок кровать важнее всех на свете первоцветов.

— Никакая ты не сонливая служанка, — с досадой возражает Мадикен.

— Нет, ты просто моя Альва, — подхватывает Лизабет — Моя и больше ничья.

Тогда Мадикен с Лизабет затевают спор: чья же всё таки Альва, и спорят до тех пор, пока не садятся в плоскодонку. А их Альва стоит на мостках и машет им на прощание рукой. Рядом с ней стоит Сассу. Он думает, что Альва не чья-нибудь там, а именно его Альва, и потому он должен присматривать за ней, а не таскаться сегодня по всяким пикникам.

…Ах, этот луг весенних первоцветов! В этом году он ещё красивей, чем прежде. Разве тут было когда-нибудь столько первоцветов? Разве когда-нибудь берёзы зеленели так нежно? Нет, такой красоты мама ещё не видала. А папа говорит:

— Вот уж поистине уголок райского сада! И как только он угодил сюда, на склон холма, к самому загону Пётруса Карлссона?

Неплохо придумано, восхищается Мадикен, будто их луг — уголок райского сада, и они с Лизабет договариваются играть в Адама и Еву, как только пойдут купаться.

— Потому что тогда мы ведь будем совсем голенькими, — объясняет она Лизабет — Я, разумеется, буду Адамом…

— А я хочу быть змеем, — заявляет Лизабет, всячески пытаясь изобразить из себя змея.

— Посмотрим — говорит Мадикен.

Но для себя она уже решила, что Лизабет будет Евой. Это единственное, на что она годится. Сама же Мадикен будет и Адамом, и змеем. Одна из берёз станет древом познания, и там, на этом древе, Мадикен будет извиваться и искушать Еву булочкой, потому что никакого яблока в это время года просто нет.

А сначала — купаться. Мадикен залезает в воду раньше всех. Ух, как здесь приятно, прохладно, чудесно! Она много раз успевает проплыть взад-вперёд, пока Лизабет, крича и повизгивая, не заходит в воду. Папа плавает, посадив её себе на спину, потому что сама она ещё не умеет плавать.

— Нет, я умею, но не хочу, — объясняет Лизабет. — На будущий год, может быть, и захочу, а сейчас — нет.

И ещё Лизабет не хочет быть Евой, как выясняется после купания. Она не желает подчиняться Мадикен, которая хочет всё за всех решать.

— Я и сама могу быть змеем, своим собственным, — говорит Лизабет, — лежать себе в травке и всех жалить.

Взбираться на берёзу ей тоже не хочется. А уж если и попробовать влезть туда, то, по крайней мере, не слишком высоко.

— Это же сумасшествие лазать на такие вот деревья! — ахает она, увидав Мадикен почти на самой верхушке.

Мама тоже пугается, но папа говорит:

— Пусть лазает! Она умеет!

Ну конечно, Мадикен умеет. Она сумела даже втащить Лизабет на камень троллей, потому что сама Лизабет не хочет понять, как надо ставить ноги, когда карабкаешься туда.

Они танцуют на камне троллей ужасный тролльский танец, а потом собирают для мамы букеты весенних первоцветов, большие-пребольшие, папа в это время лежит в траве с соломенной шляпой на носу, а мама сидит рядом, играет на лютне и поёт для него песни.

Мамины песни не такие душещипательные, как Линус-Идины. В них говорится не об умирающих детях и пьяницах-отцах, а всё больше о любви и других красивых чувствах. Она поёт «Сказку сердца» и «Я — птица в воздушном зале, несут в вышину меня крылья». Её песни до того хороши, что Мадикен чувствует в себе жизнь, когда слышит их. А потом мама откладывает в сторону лютню и говорит, что пора есть. И тут только Мадикен понимает, что голодна.

Но как раз когда мама собирается открыть корзинку с провизией, Лизабет указывает пальцем в сторону загона для скота и говорит:

— А вон коровушки идут!

И правда идут, да, но только не коровушки, а молоденькие бычки Петруса Карлссона, целых пять штук, Они, по-видимому, собираются спуститься к речке попить.