Мадикен и Пимс из Юнибаккена

Начинаются поиски. Альва и Лизабет ищут брошенную сандалию. Мадикен же, понятно, не может им помочь.

— Стой тут и не двигайся, — говорит Альва.

— На одной ноге, — добавляет Лизабет и смеётся так, что у неё даже начинает булькать в горле.

Они ищут, а Мадикен стоит и плачет. Одна в весенних сумерках. Ещё горит костёр, ещё звучат песни, на небосклоне проклёвываются бледные звёзды, вечер так прекрасен, как бывает только весной. Но Мадикен не чувствует больше никакой красоты на земле. Она стоит на одной ноге и плачет.

А Альва с Лизабет, расспрашивая окружающих, ищут потерянную сандалию. Но никто её не видел. В конце концов Альва отказывается от поисков.

— Придётся возвращаться домой без сандалии — говорит она — Обопрись на меня хорошенько, нести тебя я не в силах.

Бедная Мадикен, какое поражение! Неужели это мокрое и замурзанное создание — Гордая Дева Юнибаккена? Неужели это скачущее, сопящее и хнычущее существо, повисшее у Альвы на руке, — Мадикен?! Дорога домой в Юнибаккен кажется длинной-предлинной, когда приходится прыгать на одной ноге. Временами Мадикен устаёт прыгать и идёт как обычно, но левой ноге это не нравится, поскольку дорога ухабистая, да к тому же мокрая, грязная, холодная. И Мадикен снова скачет на одной ноге, скачет и рыдает. Альве её очень жаль. Да и Лизабет тоже сочувствует сестре и всё-таки с трудом сдерживает смех, который время от времени начинает клокотать в ней, подступая к самому горлу. Однако рассмеяться вслух она не отваживается, ведь Мадикен так сердится.

Следом за ними, на некотором расстоянии, идёт Аббэ, насвистывая весёлую мелодию. Но Мадикен не становится от этого веселее.

Когда они проходят почти половину пути до дома, Аббэ вдруг кричит:

— Послушай, Мадикен, я вот иду за тобой и удивляюсь. Почему это ты всё время скачешь на одной ноге?

Мадикен не отвечает, она плачет. Но Лизабет кричит вместо сестры:

— Потому что у неё только одна сандалия, представляешь?

Мадикен делает вил, что не слышит. Но в конце концов не выдерживает, в конце концов сдаётся. Она обхватывает Альву обеими руками и рыдает от отчаяния из-за этого неудавшегося вечера и своих паршивых сандалий.

Аббэ догоняет их. Он стоит иа дороге в здоровенном пиджаке и, склонив голову набок, сочувственно смотрит на Мадикен. А потом говорит:

— Когда я стоял у костра, мне прямо по башке кто-то засвистал вот этой сандалькой. Может, она тебе подойдёт?

Если бы вдруг разорвалась бомба, Альва и то не смогла бы вздрогнуть сильнее. Она оторопело взирает на Аббэ и на сандалию Мадикен, которую он держит в руке. А потом вырывает у него сандалию и хватает мальчишку за шиворот.

— Ах ты, паршивец, у тебя, оказывается, всё это время была её сандалия, а ты нам ничего не говорил?!

Аббэ вырывается.

— Откуда же мне знать, что эта дрянь, которой мне заехали по башке, принадлежит Мадикен? Разве Мадикен сама не могла сказать?

— Ах, паршивец! — снова повторяет Альва.

Мадикен крепко спит в эту ночь. День выдался такой длинный, такой чудесный и такой ужасный. Бывают же иногда такие дни, думает девочка, засыпая.

На следующее утро она просыпается рано. Потому что Лизабет уже сидит в углу у печки и забивает в полено гвозди. Тут уж не поспишь.

Мадикен торопливо перегибается через край кровати и смотрит на обе свои сандалии, которые стоят рядом на полу. Милая Альва, она выполнила своё обещание: вычистила сандалии щёткой, намазала их кремом и отполировала до блеска, так что они выглядят как новые. Только кожа на них чуть-чуть потемнела, но этого почти совсем не заметно.

По крайней мере, мама ничего не замечает. Она приносит своим девочкам шоколад в постель, ведь нынче первое мая. И тут взгляд её падает на сандалии.

— Сегодня можешь их надеть, — говорит мама. — Когда мы отправимся смотреть, как наш папа идёт в колонне демонстрантов. И очень даже хорошо, что ты не надевала их вчера вечером, правда?

— Я надевала их вчера вечером, — признаётся Мадикен, и слёзы, стоявшие где-то поблизости, в три ручья начинают течь у неё из глаз.

Мама всё должна сейчас узнать. Самое плохое не то, что Мадикен без разрешения надела сандалии, самое плохое, что она хотела сделать это тайком, чтобы мама никогда ни о чём не догадалась.

— Зато одну сандалию она очень хороню сберегла, — вступается за сестру Лизабет, — потому что прыгала до дому на одной ноге. Правда, Мадикен?

Так мама узнаёт и об этом тоже.

Мама сидит и молчит с таким видом, словно, того и гляди, рассмеётся.

— Да-а, хороши у меня дочки, — замечает она наконец.

— А я тут причём? — удивляется Лизабет — Я сандалий без спросу не надевала.

— Сандалий-то ты не надевала. А вот бургомистерша шлёт тебе привет. Я встретила её вчера вечером в Павильоне.

— А-а-а. — произносит Лизабет — Но она же дура!

Мама не говорит ни слова довольно долго.

— Но ты всё-таки нас любишь? — робко спрашивает Мадикен.

— Ясно, любит, — неуверенно отвечает Лизабет.

И мама соглашается с ней:

— Ясно, люблю! Дурашки вы мои, что бы вы ни выдумали, ничего от этого не изменится. Никогда не изменится, никогда!

Лизабет ангельски улыбается.