Уж Сибарид в стороне остается, Нерет салентинский,
Также Турнийский залив и Темеса и Япига нивы.
Все эти земли пройдя, берегов не теряя из виду,
Мискел нашел наконец вещаньем указанный Эзар.
Там покрывала земля. Он в этой земле по веленью
Стены возвел и нарек Кротоновым именем город.
Верным преданием так утверждается место, где новый
Город греками был в италийских основан пределах.
С ним и самосских владык. Ненавидя душой тиранию,
Сам он изгнанье избрал. Постигал он высокою мыслью
В далях эфира — богов; все то, что природа людскому
Взору узреть не дает, увидел он внутренним взором.
Все на потребу другим отдавал, и толпы безмолвных,
Дивным внимавших словам — великого мира началам,
Первопричинам вещей, — пониманью природы учел он:
Что есть бог; и откуда снега; отчего происходят
Землю трясет отчего, что движет созвездия ночи;
Все, чем таинственен мир. Он первым считал преступленьем
Пищу животную. Так, уста он ученые первый
Для убеждений таких разверз, — хоть им и не вняли:
Есть на свете и хлеб, и плоды, под которыми гнутся
Ветви древесные; есть и на лозах налитые гроздья;
Сладкие травы у вас, другие, что могут смягчиться
И понежнеть на огне, — у нас ведь никто не отымет
Преизобилье богатств земля предлагает вам в пищу
Кроткую, всем доставляет пиры без буйства и крови.
Звери — те снедью мясной утоляют свой голод; однако
Звери не все: и конь и скотина травою лишь живы.
Тигры, армянские львы с их злобой горячей, медведи,
Волки лютые — тех кровавая радует пища.
Гнусность какая — ей-ей! — в утробу прятать утробу!
Алчным телом жиреть, поедая такое же тело,
Значит, меж стольких богатств, что матерью лучшей, землею,
Порождены, ты лишь рад одному: плоть зубом жестоким
Рвать на куски и терзать, возрождая повадки Циклопов?
Значит, других не губя, пожалуй, ты даже не мог бы
Древний, однако же, век, Золотым называемый нами,
Только плодами дерев да травой, землей воспоенной,
Был удовольствован; уст не сквернил он животною кровью.
Птицы тогда, не боясь, безопасно летали под небом
За кровожадность свою на крюке не висела и рыба.
Не было вовсе засад, никто не боялся обмана,
Все было мирно тогда. Потом, меж смертными первый, —
Кто — безразлично — от той отвратился еды и впервые
Он преступлению путь указал. Зверей убиеньем
Часто бывал и дотоль согреваем клинок обагренный.
Не было в этом вины: животных, которые ищут
Нас погубить, убивать при всем благочестии можно, —
Дальше нечестье пошло; и первою, предполагают,
Жертвою пала свинья за то, что она подрывала
Рылом своим семена, пресекая тем года надежду.
После козел, объедавший лозу, к алтарю приведен был
Чем провинились хоть вы, скот кроткий, овцы, на пользу
Людям рожденные, им приносящие в вымени нектар?
Овцы, дающие нам из собственной шерсти одежды,
Овцы, жизнью своей полезные больше, чем смертью?
Просты, безвредны всегда, рождены для труда и терпенья?
Неблагодарен же тот, недостоин даров урожая,
Кто, отрешив вола от плуга кривого, заколет
Пахаря сам своего; кто работой натертые шеи,
Столько и жатв собирал, под ударом повергнет секиры!
Мало, однако, того, что вершится такое нечестье, —
В грех вовлекли и богов; поверили, будто Всевышний
Трудолюбивых быков веселиться может закланью!
Пагубна ей красота! — в повязках и золоте пышном
У алтаря предстоит и, в незнанье, молящему внемлет;
Чувствует, как на чело, меж рогов, кладут ей колосья, —
Ею возделанный хлеб, — и, заколота, окровавляет
Тотчас на жилы ее, изъяв их из тела живого,
Смотрят внимательно, в них бессмертных намеренья ищут!
И почему человек столь жаждет еды запрещенной?
Так ли себя насыщать вы дерзаете, смертные? Полно!
Если кладете вы в рот скотины заколотой мясо,
Знайте и чувствуйте: вы своих хлебопашцев едите.
Бог мне движет уста, за движущим следовать богом
Буду, как то надлежит. Я Дельфы свои вам открою,[594]
Буду великое петь, что древних умы не пытали,
Скрытое долго досель. Пройти я хочу по высоким
Звездам; хочу пронестись, оставивши землю, обитель
Косную, в тучах; ступать на могучие плечи Атланта.