В этом случае то, что распутывается в данном анализе, суть перверсно-полиморфные версии защитного мастурбационного фантазирования; они делаются еще более мощными за счет ощущения матери, которая (во внутреннем мире пациентки, но также явно и во внешней реальности) тоже является маленькой девочкой в плену перверсной фантазии по типу семейного романа, куда она постоянно похищает пациентку. Выбор Аликс «завести ребенка
Зависимость в этот период стала более опасной, и она бунтовала против такой аналитика-матери, которая собирается помешать ей стать матерью…Понимание [этих] движений в переносе (компульсивных попыток повторить «идеальную атипичную семью») позволило ей усомниться в родительской модели и подготовило путь для новых идентификаций. Когда ее чувство вины стало слабее, она была рада желать ребенка с кем-то вдвоем (
Вернувшись назад в свой анализ после четырехмесячного перерыва, когда она родила маленькую девочку (и поэтому была в ужасе, как бы не повторить в переносе сложностей с матерью, а также в ужасе от опасности
Я хотела бы использовать сновидение для организации моих мыслей о клиническом материале. Это сновидение явилось месяца за два до сессий, представленных в статье.
I. Я
В своих ассоциациях она говорит: «Элиот также мог быть мною, маленькой девочкой во мне… и страх потерять ее вот так…». В этой части сновидения мать и ребенок девочка/мальчик (Elle-iot) играют одни, ожидая третьего человека, который не приходит. Они занимают вовсе не случайное место: у входа на железнодорожную станцию «на покатой крыше, которая доходила до земли». Они «балуются, съезжая с крыши». Это, как мне кажется, обозначает мастурбационное возбуждение, которое исключает третьего: они на крыше, между внутренним и внешним (возможно, это также обозначает кожу), и при этом у входа (в тело ее матери и в ее собственное), но так и не заглядывают внутрь. Этот ребенок, который возбужденно играет со своей матерью, не имеет доступа внутрь станции; в ее воображении у нее нет доступа в «другую комнату» (Britton, 1998), во внутренний мир, где происходит соитие родителей.
Начиная пятничную сессию, Аликс говорит своему аналитику: поскольку у нее не было книжки почитать по пути на сессию (в промежуточном месте, где она «читает» снова и снова одни те же истории), она начала думать. Это я понимаю так: по мере того как она отказывается от части своих компульсивных защитных фантазий, она может начать думать иначе (нет книжки = мысль). Голова Аликс полна отсутствующими отцами ее учеников; она опять думает, не прекратить ли свой анализ. После того как аналитик отмечает ее гнев, она говорит: «В один прекрасный день я, вероятно, узнаю из средств массовой информации, что мой отец умер». (Мощная хватка фантазии-отца начинает слабеть.) Интересно, что затем она думает о вопросах, которые не может задать своей матери, а также о вопросе, который не может задать аналитику: говорила ли аналитик в начале анализа с врачом, который ее направил? (Что здесь может означать: есть ли в голове у аналитика отец, первичная сцена?) Она вспоминает (ничем не разрешившуюся) свою встречу с отцом, не уверенная (что весьма поразительно), рассказала ли она о ней матери.