Мусульманские паломники

Суетня и бготня въ нашемъ становищ уже прекратились… человкъ и животное отдыхаютъ въ ночной тиши. Кое-гд вспыхнули огоньки, зажженные изъ сучьевъ тарфъ (манновыхъ деревьевъ), бурьяну и навозу, отчасти привезенныхъ издалека, отчасти собранныхъ по берегамъ привтливо журчащаго ручейка. Какъ отрадно, тихо и спокойно все вокругъ! Какъ все дышетъ нгою, покоемъ и южною ночью! Не могу успокоиться только я, потому что вниманіе мое развлечено разнообразными сценами усыпающагося каравана. Наконецъ вниманіе мое остановилось на групп, которую я замтилъ уже давно. Не видъ мирно отдыхающаго каравана, не прелесть ночи, къ которымъ я усплъ уже присмотрться впродолженіе многихъ дней, прожитыхъ въ пустын — привлекли мое вниманіе, а т блыя странныя фигуры, которыя я замтилъ еще издалека полулежащими на бокахъ верблюдовъ… Я видлъ, какъ ихъ бережно снимали, какъ ихъ укладывали на песк, предварительно устроивъ нчто въ род постели, какъ ихъ накрывали шатромъ; видлъ даже, что эти фигуры двигались, но подходить къ нимъ не ршался, думая, что это похищенныя, выкраденныя гд-нибудб по дорог… Зная же ревность мусульманъ по отношенію въ женщинамъ и свое положеніе одного среди десятковъ правоврныхъ, я не могъ и думать поближе разсмотрть предметъ, привлекшій мое вниманіе.

Недавняя встрча съ торговцами невольницъ на берегу Краснаго моря такъ врзалась въ мою память, что я и теперь чуть не въ каждомъ араб пустыни видлъ продавцовъ живого товара. Въ данномъ случа подобное подозрніе было вовсе неосновательно, потому что воровать для продажи женщинъ каравану паломниковъ, возвращающихся изъ Мекки, едва ли было прилично, хотя и случались подобные грхи. Юза говорилъ, что иногда хаджи привозятъ съ собою въ Каиръ хорошенькихъ рабынь изъ Счастливой Аравіи и выгодно перепродаютъ ихъ въ Египт сластолюбивымъ пашамъ, что, разумется, длается секретно, потому что торговля человческимъ мясомъ запрещена теперь въ Египт. Почтенная личность шейха, обходившаго весь караванъ, и напутствовавшаго его привтливыми пожеланіями — Аллахъ-архакумъ (Богъ съ нами), — прогоняли это подозрніе. Я терялся въ догадкахъ насчетъ значенія этихъ таинственныхъ блыхъ фигуръ и внимательно наблюдалъ за ними; ихъ было всего три; около нихъ стояло нсколько человкъ, которые по временамъ что-то бормотали надъ лежащими, призывали громко имя Аллаха, но меня не подпускали подойти поближе. Около четверти часа я наблюдалъ за этою любопытною группою, пока громкій, словно предсмертный, стонъ не вырвался изъ груди одной изъ блыхъ фигуръ, которая вдругъ начала шевелиться и развертываться. — Аллахъ-архамкумъ (да помилуетъ тебя Господь!) — воскликнули арабы въ одинъ голосъ и принялись начитывать цлые зурэ (стихи) изъ корана… Тогда я понялъ, что странныя блыя фигуры были больные паломники, которыхъ добрые товарищи не хотли бросить въ пустын на пути, гд ихъ ожидала врная смерть, а везли съ собою, несмотря на то, что они были лишнимъ, тяжелымъ балластомъ. Я командировалъ Юзу къ старому шейху распросить подробне объ этихъ больныхъ, потому что во мн заговорило тогда чувство состраданія въ ближнимъ. Теперь я уже удивлялся тому, что не могъ догадаться сразу, что передо мною были больные, и терялся напрасно въ догадкахъ… Стоны, однако, начали вырываться изъ груди несчастнаго все сильне и сильне. онъ началъ вдругъ изо всхъ силъ корчиться, а потомъ кричать раздирающимъ образомъ, какъ бы стараясь освободиться отъ савана, крпко окутывающаго его члены. Несмотря на вс препятствія со стороны окружавшихъ, я пробился въ несчастному страдальцу и сорвалъ покровы съ его головы…

Передо мною предстало тогда не человческое лицо, а образъ воплощенной смерти… Обтянутый посинлою морщинистою кожею черепъ съ глубоко ввалившимися потускнвшими глазами и черною, окаймлявшею обводъ лицевыхъ костей, бородою въ вид узкой ленты, которая придавала еще боле смертной блдности и синевы этому ужасному лицу, — вотъ что явилось передъ моими глазами, когда я снялъ покрывало. Вс мускулы его лица — подобія смерти, были передернуты; страшныя муки изображались на немъ; углы рта были оттянуты, ротъ полуоткрытъ; холодное дыханіе, казалось, вырывалось изъ этихъ посинвшихъ, покрытыхъ коркою губъ; растрескавшійся языкъ, огромные темно-зеленые круги вокругъ глазъ, глубоко запавшихъ въ орбиты, заостренный носъ — все это придавало лицу больного такой потрясающій видъ, что, разъ увидвъ его, нельзя было забыть во всю жизнь. Я понялъ тогда, почему арабы такъ бережно закрывали это ужасное лицо умирающаго: они сами не могли видть безъ ужаса страданій своего товарища; не будучи въ состояніи помочь ему, они могли только читать надъ нимъ зурэ и фэтвы (молитвы) изъ корана, да молиться пророку, чтобы онъ помиловалъ правоврнаго и прекратилъ его невозможныя страданія; я понялъ тогда, почему другіе отступили отъ этого несчастнаго подобія смерти.