Мусульманские паломники

Я встрепенулся и вздрогнулъ невольно при звукахъ родного языка. Громъ среди яснаго неба меня не могъ бы поразить сильне, чмъ русская рчь, которую я услышалъ въ дикой пустын недалеко отъ Чермнаго моря, на границахъ Собственной Аравіи. Первую минуту я не могъ придти въ себя и только внимательно уставилъ оба свои глава въ эту красивую физіономію. Она, правда, была не похожа за арабскую, но и русскаго, даже европейскаго, ничего не было въ ней.

— Да, — машинально отвчалъ я, не сводя глазъ съ таинственнаго незнакомца, слегка улыбнувшагося при этомъ отвт.

— Вы, кажется, удивляетесь, что я говорю по-русски, — продолжалъ онъ — правда, я не русскій, но я живу въ Россіи; мое семейство и теперь тамъ. Я русскій татаринъ, купецъ изъ Ташкента — Букчіевъ, — прибавилъ онъ, видя мое возрастающее смущеніе; я былъ въ Мекк, а теперь пробираюсь въ Каиръ, а оттуда черезъ Стамбулъ въ Россію.

Мн оставалось только пожать руку своему соотечественнику, хотя мое изумленіе не могло пройти такъ скоро.

— Я удивился еще боле, — продолжалъ мой новый знакомый, — встртивъ одинокаго русскаго среди пустынь Аравіи, а вамъ, кажется, удивляться нечего. Вдь не мало насъ, магометанъ, ежегодно уходитъ изъ Россіи помолиться въ Мекку ко гробу Магометову… Я такъ радъ былъ увидть русскаго, посл того, какъ восемь мсяцевъ не слыхалъ слова по-русски, что не могъ скрываться боле, и пришелъ прямо къ вамъ, хотя это не совсмъ-то удобно для меня… Вы не говорите только шейху, что я вашъ соотечественникъ, иначе они подумаютъ, что я переодтый гяуръ, и тогда горе мн!..

Несмотря на вс эти объясненія, очень понятныя и правдивыя, несмотря на то, что въ этомъ, собственно говоря, ничего не было удивительнаго, я все-таки не могъ оправиться вполн — теперь уже отъ пріятнаго изумленія. Вдь встрчалъ же я на берегахъ Нила феллаховъ, болтающихъ русскія слова, вынесенныя изъ плна; вдь говорилъ же я съ природнымъ египтяниномъ по-русски въ вагон Каиро-Александрійской дороги; встрчалъ я и русскихъ богомольцевъ въ Синайской пустын и слышалъ самое лестное мнніе о русскихъ отъ араба пустыни, шейха племени терабиновъ на берегу Акабинскаго залива, — и думалось мн: такъ нечего посл того удивляться тому, что русскій мусульманинъ встртился на пути въ Мекку и Медину. Не прошло и десяти минутъ, какъ мы съ Букчіевымъ были, какъ старинные знакомые. Какъ-то отрадно стадо на душ, когда я услышалъ хорошую русскую рчь, посл того, какъ нсколько недль не слыхалъ ни одного родного слова… Въ Россіи я равнодушно посмотрлъ-бы на этого татарина, но здсь, — среди пустынь, среди полудикихъ арабовъ, египтянъ, суданцевъ и др. выходцевъ всего мусульманскаго міра, — онъ былъ для меня совсмъ роднымъ человкомъ, котораго я отличалъ отъ всхъ, какъ земляка. Даже мои проводники, съ которыми я такъ сроднился во время пути и лишеній, стали въ эти минуты не такъ дороги и близки моему сердцу, какъ этотъ ташкентскій татаринъ купецъ. А когда посплъ нашъ русскій чай и кружки съ душистымъ напиткомъ, такъ необходимымъ въ пустын, были поднесены нашимъ обоимъ гостямъ, мы уже сплотились въ одинъ тсный кружокъ, около небольшого ярко вспыхивавшаго костра, нсколько поодаль отъ остальныхъ членовъ нашего каравана. Даже суровый Абдъ-Алла оживился, потому что бойкій ташкентецъ, говорившій хорошо по-арабски и еще лучше по-русски, былъ гораздо лучшимъ переводчикомъ, чмъ много уже послужившій нашъ Юза, переводившій съ арабскаго за ломанный французско-итальянскій языкъ. Абдъ-Алла сперва съ нкоторымъ смущеніемъ, которое старался не показывать, попробовалъ первый глотокъ чаю, причемъ на своемъ лиц изобразилъ такую гримасу, какъ будто онъ вкушалъ ужасную кислоту; но посл нсколькихъ глотковъ нашъ напитокъ такъ ему понравился, что онъ, забывъ свое достоинство, воскликнулъ отъ души: «Аа-джайбэ-таибъ-валлахи!» (клянусь Богомъ, удивительно хорошо). Про Букчіева и говорить нечего. Земляку чашка чаю показалась такимъ угощеніемъ, о которомъ онъ никогда и не мечталъ.

— Много мсяцевъ, — говорилъ онъ, — я вспоминалъ только о ча, къ которому такъ привыкъ въ Россіи, и часто готовъ былъ за чашку чаю заплатить сколько угодно денегъ, и вотъ Богъ мн судилъ пить его въ аравійской пустын у русскаго въ гостяхъ.

За чаемъ оживился еще боле нашъ, сперва безмолвный кружокъ. Былъ веселъ больше всхъ я, обрадовавшись отчасти встрч земляка, отчасти возможности разузнать кое-что о паломничеств мусульманъ, о чемъ такъ мало еще извстно; забыта была даже за время страшная холера, которой жертвы лежали въ нсколькихъ десяткахъ шаговъ отъ насъ, забыты и труды, и лишенія, и неопредленная будущность, — все было забыто пока, въ дружеской бесд за кружкой чаю, казавшагося божественнымъ нектаромъ въ аравійской пустын.