Мусульманские паломники

Отступилъ невольно и я, отступилъ не оттого, что испугался вида смерти… Я отступилъ потому, что узналъ ее — тотъ ужасающій бичъ, отъ котораго нтъ спасенія, который, какъ гнвъ божій, какъ страшная кара провиднія, и когда обрушивается на погрязшее въ житейской сует человчество, словно для того, чтобы искоренить грхъ, искупить его огромною гекатомбою — десятками и сотнями тысячъ смертей… Я узналъ ее, — она шла тогда черезъ пустыни отъ священныхъ городовъ Геджаса въ Египетъ, и призналъ въ лицо ту ужасную эпидемію, которой одно имя наводитъ смертельный ужасъ и теперь на всю Европу. Это была — азіатсвая холера… Передъ страшнымъ призракомъ невидимой, но жестокой гостьи, я отступилъ въ ужас, потому что сердце невольно дрогнуло при одной мысли о томъ, что я долженъ произнести ея настоящее имя.

Я слыхалъ уже давно объ этой ужасной эпидеміи, но никогда не чаялъ встртить ее лицомъ къ лицу… И вотъ, она внезапно предстала передо мною во всемъ своемъ ужасающемъ величіи, окруженная жертвами своего смертоноснаго дыханія. Еще вскор посл вызда изъ Суеца по караванной дорог къ Синаю при встрч съ бедуинами Каменистой Аравіи я началъ слышать, что на Восток у «святыхъ городовъ», какъ называютъ арабы Мекку и Медину, появилось снова «джино-туси», дыханіе злого духа, о которомъ не слышно было уже нсколько лтъ. Я зналъ, что подъ этимъ именемъ бедуины разумютъ какую-то эпидемію въ род чумы или холеры. Болзнью этою, по словамъ арабовъ пустыни, хвораютъ по преимуществу хаджи, идущіе отъ поклоненія священной Кааб. Бедуины, Феранской долины (недалеко отъ Синая), только что пріхавшіе изъ Акаби, города стоящаго на границ Собственной и Каменистой Аравіи, описывали болзнь, поражающую паломниковъ по гнву пророка, такъ ясно, что уже и тогда для насъ не оставалось никакого сомннія, что дло идетъ о холер, хотя въ Египт о ней еще не говорили вовсе. Отдыхая въ синайскомъ монастыр, мы получили отъ одного путешественника такое обстоятельное описаніе болзни, встрченной имъ среди каравановъ паломниковъ у развалинъ Петри, что сомнваться было нельзя, что джино-туси арабовъ не что иное, какъ cholera asiatica. Теперь же, пройдя Акабу и столкнувшись на пути хаджей со страшною эпидеміею, я тотчасъ созналъ свое полное безсиліе въ борьб съ такимъ ужаснымъ врагомъ, тмъ боле, что, вроятно, я первый изъ европейцевъ увидлъ воочію и окрестилъ ея собственнымъ именемъ ту эпидемію, которой въ 1881 году было суждено напугать всю Европу, всполошить весь образованный міръ… Страшный бичъ человчества почему-то остановился въ этомъ году; онъ не проникъ даже черезъ пустыни Каменистой Аравіи въ Египетъ, а остановился гд-то, на границахъ ли пустыни съ Египтомъ, или въ самой дельт благословеннаго Нила, чтобы черезъ два года выступить снова на борьбу съ человкомъ съ удесятерившеюся силою. Тысячи, а, можетъ быть, и десятки тысячъ жертвъ, нажатыхъ уже холерою въ Египт въ послднее время, служатъ ужаснымъ memento more человчеству, за ту неряшливость и пренебреженіе къ гигіеническимъ мропріятіямъ, которыхъ оно не хочетъ и знать, ослпленное житейскою суетою…

Новые стоны и страшныя ворчи страдальца перервали мои размшыленія; я поборолъ свои колебанія и бросился въ больному… Быстро совлекъ я съ него излишніе, спутывающіе покровы и далъ волю судорожнымъ сгибаніямъ конечностей… Я прикоснулся къ рук умирающаго — она была холодна, какъ ледъ; посинлая, сморщенная, въ мелкія складки отлупливающаяся кожа едва обтягивала кости, которыя были видны такъ же хорошо, какъ на скелет; пульса не было слышно, жизнь бжала уже отъ «дыханія злого духа», и приближалась роковая развязка…

— Хауэнъ-ааллайна-я-рабба! (Помилуй насъ, Господи), — вопили вокругъ стоявшіе арабы, подымая руки въ небу. А небо было такъ высоко и чисто, и облито такимъ прекраснымъ мерцаніемъ звздъ, какъ будто на земл не было мученій…

Я влилъ согртой води и вина въ запекшійся ротъ страдальца, что мн едва позволили сдлать арабы. Слабый крикъ «А-я-рабба» (о, Боже мой)! — раздался изъ изсохшей груди умирающаго.