Музыка души

Немного разочарованный, он зашел к сестре, как раз в эти дни оказавшейся в Петербурге. Два года они не виделись. И встреча оставила тяжелое чувство. Александра постарела, поседела и опять была больна – просто страшно смотреть. Она сильно сдала после смерти старшей дочери. А тут еще из Парижа пришли вести о болезни Веры: у нее обнаружили чахотку. Да и остальные дети постоянно недомогали. Неудивительно, что Саша больше походила на призрак, чем на живого человека. Сердце болезненно сжималось при виде ее. И больше всего убивала мысль, что помочь сестре нечем.

После Петербурга ждала Москва и экзамены в консерватории. Как ни скучна была сама процедура, студенты Петра Ильича порадовали. Благодаря энергии, добросовестности и любви к делу Танеева консерваторская жизнь начала налаживаться. Только финансовые дела по-прежнему шли плохо. На экстренном собрании директоров решили с будущего года держаться строжайшей экономии и сократить в смете все, без чего можно обойтись без особого ущерба.

В Москве Петр Ильич накупил множество цветов и дома принялся высаживать их в грунт. К сожалению, несмотря на конец мая, стоял жуткий холод, и он страшно боялся, как бы они все не погибли. Даже в доме было невыносимо холодно, а Алексей наотрез отказывался топить, аргументируя это тем, что почти лето на дворе – чего дрова тратить?

Фроловское после Майданова казалось раем небесным. Порой, выйдя утром немного погулять, Петр Ильич так увлекался, что гулял часа два. Увы, таинственно-чудный бор, окружавший дачу, начали рубить. Жаль было до слез.

Оказавшись, наконец, в долгожданном уединении, Петр Ильич принялся за новую симфонию. Однако, вопреки ожиданиям, вдохновения не было совсем, приходилось буквально выжимать из себя ноты. Появилась ужасная мысль: уж не выдохся ли он? Не пора ли остановиться, не слишком ли напрягал он свою фантазию, не иссяк ли источник? Ведь когда-нибудь должно же это случиться. Да и отвратительная погода хорошего настроения не добавляла. Не проходило и дня без грозы и ливня. Все мосты разнесло, мельницы прорвало, и воды повсюду собралось столько, что, похоже, сыро будет до самой осени. Хотя Петр Ильич все-таки заставил упрямого Алешу топить, тепла в доме не прибавилось.

В июне по пути на Кавказ заехал Модест с воспитанником, своим присутствием развеяв унылое настроение.

– Ты знаешь, что Толя теперь прокурор? – первым делом сообщил Модест.

Петр Ильич покачал головой:

– Я не получал еще от него писем. Но рад за него. Надеюсь, он счастлив?

– Как сказать, – усмехнулся Модест. – У него теперь новая мечта – стать губернатором.

Петр Ильич улыбнулся в ответ – Анатолий и его амбиции… Вечно ему чего-нибудь не хватает.

– Ну, а у тебя как дела – что пишешь?

– Новую пьесу – только начал, так что читать пока нечего. И я подумал, что стоит согласиться на просьбу Юргенсона. С условием, что ты потом проверишь все специально музыкальные термины.

Некоторое время назад Юргенсон предложил Модесту перевести с французского монографию Улыбышева о Моцарте, и тот обещал подумать.

– Петр Иванович будет счастлив.

– Кстати, об Улыбышеве. Не мог бы ты попросить у Петра Ивановича двести рублей вперед?

– Модя…

Но брат не дал договорить:

– Я понимаю, что нехорошо просить деньги, когда работа даже не начата, но мне очень надо.

И Петр Ильич сдался:

– Хорошо, я поговорю с ним. Тогда и насчет гонорара все выясним. Думаю, Юргенсон тебя не обидит.

Модест благодарно улыбнулся.

После отъезда брата, то ли потому что Петр Ильич отдохнул в его обществе, то ли еще по какой причине, симфония пошла гораздо веселее, и уже к концу июня он завершил эскизы. Одновременно он занялся увертюрой к «Гамлету», которую давно обещал Люсьену Гитри. Несколько лет назад Петр Ильич видел его в «Кине», где есть сцена из «Гамлета», и был настолько впечатлен его превосходной игрой, что обещался написать музыку к этой трагедии, если Гитри будет ее играть.

И вот теперь, когда затевался грандиозный благотворительный спектакль под высоким покровительством великой княгини Марии Павловны, актер напомнил Петру Ильичу о его словах. Он взялся за увертюру к трагедии да так увлекся, что вместо вещи, доступной исполнению небольших оркестров драматических театров, написал увертюру-фантазию для симфонического оркестра, мыслимую только в концертном исполнении. Он уже начал думать, как ее переделать, но тут пришло сообщение, что спектакль не состоится. Тем лучше – не придется кромсать новорожденное сочинение.

Как только появилось свободное время, Петр Ильич почувствовал стремление к обществу и пошел пешком в Майданово, проведя там целый день. Все там показалось меланхоличным и грустным, с новой силой вспыхнула печаль об ушедшем из жизни Кондратьеве. Было болезненно жаль прошлого, жутко сознавать стремительность течения времени и невозвратность его. Три года прошло! Как незаметно они пролетели!

***