Мы сделаны из звёзд

— Прощай, Тесс.

Я покинул палату, и медсестра на выходе поймала меня, чтобы перевязать мою покалеченную руку.

— Давненько тебя тут не было, — говорила Лоретта, обрезая ленту бинта.

Я знал ее с детства. Улыбчивая и расторопная, Лоретта нанесла самую первую шину на мое переломанное запястье, накладывала мне швы на подбородок, когда я упал с дерева, и делала уколы от бешенства, когда Ли на спор вынудила меня погладить дворовую собаку. Этот кабинет травматологии в каком-то смысле уже стал мне вторым домом.

— Подрался? — женщина улыбнулась мне.

— Так, проучил пару сопляков, — усмехнулся я, массируя руку.

— Ты ведь здесь из-за Терезы? — Лоретта присела на кушетку рядом со мной. — Слышала от медсестер, — она пожала плечами. — Я знаю эту девочку столько же, сколько и тебя, Кайл. И ее сестренку...

— Ты уже знаешь, да?

— Да. Бедная девочка, бедная вся их семья, да поможет им Господь! — она перекрестилась.

Мы смолкли, раздавалось тиканье стрелки на настенных часах и зарождающиеся в голове слишком громкие мысли. Все силы я тратил на то, чтобы проглотить ком в горле.

— Мне снова нужны будут таблетки, Лоретта. — это было так чертовски сложно выговорить.

— Обезболивающие? Я не могу, Кайл, твоя рана не настолько глубокая, — пробормотала она.

— Мне нужен не анальгин. Ты знаешь, про что я.

Она вздохнула.

— Мы ведь уже несколько месяцев ничего тебе не выписывали, я думала, что терапия прошла успешно.

Я лишь покачал головой.

— Мне нужны антидепрессанты. — слеза покатилась по щеке, и я нервным движением стер ее с подбородка.

— Хорошо. — согласилась Лоретта. — Я вышлю рецепт Лилиан.

Она положила руку мне на плечо и слабо прижала к себе, успокаивая.

— Не переживай, мой мальчик. Все будет хорошо, вот увидишь.

— Спасибо, Лоретта.

Тереза.

Она сидела на подоконнике возле открытого окна, всматриваясь в ночь, заботливо укутавшую город, как большое прохладное одеяло. Сжимая между кончиков пальцев наполовину скуренную сигарету, она невольно морщилась после очередной затяжки. Запах дыма был отвратительным. Она задерживала дыхание и ждала, когда табачное марево наконец рассосется.

Ее мать, ярая противница курения, несколько месяцев назад упала бы в обморок, увидев дочь курящей, но сейчас ей будет плевать, даже если найдет ее окровавленный труп на коврике перед входной дверью. Она просто расправит свою строгую юбку-карандаш, до боли стиснет зубы и перешагнет через мертвое тело. Потому что так Весты справляются со своей болью — они притворяются, что ее не существует.

— Ну вот и все, — едва двигающимися губами шептала Линда.

— Что — все? — лежа на кровати рядом с сестрой, Тереза дрожала от страха за то, что Линда растворится, уйдет из ее жизни в любую секунду.

— Время кончается, — глаза сестры были блаженно прикрыты, на губах блуждала загадочная улыбка. — Бонни в последние минуты было совсем не больно. И даже не страшно. Только вот она не говорила, что секунды такие тяжелые, что их можно даже потрогать. — она неосознанно протянула в воздух слабую руку вместе с торчащим из нее катетером.

— Нет, — Тереза поймала бледную руку сестры. — Ты не можешь их потрогать. Зато можешь потрогать меня. — она сильнее сжала в своих ладонях холодную слабую руку. — Вот, чувствуешь? Я не отпущу тебя просто так, Лин.

— Я знаю. — она все же открыла глаза, слезящиеся и налитые алой кровью. – Я знаю это, Тесс. Но уже слишком поздно.

Люди ошибочно полагают, что раковые больные умирают, хотя на самом деле они единственные по-настоящему живут. Линда ценила каждую данную ей секунду, принимала ее, как невероятный дар. Она во всем видела волшебство и неразгаданные загадки, ее сердце билось в такт суетящемуся вокруг миру. Это сердце заслуживало больше стуков, чем ему было дано.

К тому времени Линда уже находилась на лечении в хосписе на дому. А хоспис означал только одно — ее дни сочтены. Каждая секунда, в течение которой Линда все еще оставалась жива, была на вес золота.

Она лежала неподвижно, словно утратила всякий интерес к движениям, ее волосы выпали после химиотерапии, а тело покрылось сиреневыми пятнами и шрамами, появившимися после пересадок костного мозга. Тереза смотрела на жизнь, вытекающую из самого дорогого ей на этом свете человека, и проклинала весь мир.

— Это ведь не честно. Почему ты, Лин? Почему? — она сдалась и на этот раз начала проклинать уже себя, ведь она не собиралась плакать.

Она хотела, чтобы сегодня они были просто Тесс и Лин, сестрами, между которыми еще не встала болезнь, к которым на всех парах не неслась смерть.

—Знаешь, этого дня я боялась даже больше, чем дня своей смерти.

— Какого дня?

— Дня моих последних слов тебе.

Линда не плакала. Все, что она оставит от себя после смерти — это итак тонны слез, которые выплачет вся ее семья, это горе, которое они будут стараться пережить, и утрата, которая оставит в их жизни ничем не заполняемую пустоту. Пусть хотя бы сегодня, в свой последний день, она не прольет ни слезинки. Она покинет этот мир так, словно ее ждет лучшее место.