Наш знакомый герой

Все обстоит не совсем так. Я не встречала более обязательных и внимательных людей, чем в доме Ленки Толкуновой. Никто из ее бесчисленных академических родственников не называл меня чужим именем, не приписывал чужих подвигов и чужой биографии. Никогда в том доме никто не заводил разговоров о незнакомых мне людях, не наступал на больные мозоли и не ошпаривал кипятком. Те, кто достаточно хорошо знает свое дело и по праву занимает свое место, обычно очень сообразительны и памятливы в других делах тоже. Там никогда никого не называют заглазно «этот вот». Самую поразительную рассеянность я как раз наблюдала у людей недалеких. Иначе зачем эти необязательные разговоры, когда от тебя не ждут ответа на свой вопрос и не отвечают точно на твой, когда скачут с пятого на десятое или назойливо повторяют одно и то же. Такого вида рассеянность — хамская несобранность ума, а беседы с этими рассеянными — пытка. Они ничего не видят и не слышат. Таким вот рассеянным был мой Виктор. Если б его рассеянность показать в кино, он бы потянул на шикарного героя-атомщика. Какая такая глобальная идея съедала его, что он постоянно переспрашивал, что ему сказали, забывал дни рождения самых близких людей, имена еще вчерашних приятелей и так далее. Зачем он по сто раз рассказывал мне о каких-то «этих вот», с которыми произошло «это вот».

Самое ужасное, что об «этих вот» он говорил и в постели, четко и спортивно покончив с супружескими обязанностями. И ведь он совсем не хотел меня оскорбить, но не было тех слов или слез, которые могли остановить поток его скучных, скачущих с предмета на предмет речей. А эти его вечные путаницы со временем, когда он в очередной раз куда-то опаздывал только по своей вине, но обвиняя и последними словами ругая меня, по-бабьи мечась между стоянкой такси и трамвайной остановкой, вначале жалея денег на такси, а потом, когда машины с зеленым огоньком по закону подлости перед носом кончались, кляня шоферов, которые не останавливались, а ехали по вызову или в парк. Однажды он так задергался и задурил голову одному шоферу, что тот вдруг остановился, не довезя нас до места, и сказал:

— Денег не надо. Вали, парень, по холодку, а то изметелю. Мужик ты или кто? С тобой рядом красивая женщина, ты бы хоть ее постеснялся…

Не надо обвинять шофера в хамстве, потому что мы ехали тогда всего-навсего на вечеринку, и шофер знал об этом из нашего же разговора, а Виктор был настолько полоумный, что я просто боялась: он действительно доведет таксиста до аварии. Стыдно мужу не стало. Он только запомнил то, что сказал шофер, намотал на ус и долго обдумывал месть. Когда мы пришли домой, Виктор сказал:

— Что, нагуляла силенок на безделье? Если б я знал раньше, что женился на шлюхе!

Он впервые был так вразумителен. Видно, долго обдумывал эту фразу. У меня в руках была фарфоровая дорогая чашка — я швырнула ее ему в лицо. Я сделала это не от отчаяния, не оттого, что почувствовала себя оскорбленной, а потому, что была сильна. Мне было весело.

Я рассадила ему бровь, место очень больное, кровь капала ему на веко, — кровь образумила меня, я испугалась, бросилась к нему.

…Он меня не оттолкнул, не ударил. Потом я плакала, просила у него прощения, каялась в своем предательстве, в общем-то рассчитанном, а он впервые не только слушал, но и слышал меня, И то, что он тогда все понял, не устроил сцены, не продолжил оскорблений, а испугался (не за себя, клянусь), — этого я никогда не забуду. Хотя, конечно, обидно, что мы могли договориться только после драки. А драка — не метод, и я тайно дала себе слово никогда не повторять этого ужасного эксперимента. Всю ночь мы не спали. Говорили наконец-то о себе, а не об «этих вот». К утру я добилась от него согласия на то, чтоб пойти работать, потому что в то время это было для меня насущной необходимостью.

Когда я сказала тете Липе о том, что очень бы хотела пойти работать, она страшно обрадовалась, но восстала против того, чтобы отправлять Ольгу в ясли. И конечно же, именно на это я рассчитывала, потому что при Ольгиной болезненности — какие ясли? Мамуля тоже была против яслей, она с достойной лучшего применения актерской техникой возмущалась:

— Идти на работу? Бросать ребенка в ясли? Цинична ты, моя дорогая. Подожди, судьба отплатит тебе за такое пренебрежение ребенком. И все из-за гнусных денег, которых тебе вечно мало.

Мамуля, умница такая, быстренько и четко разругалась со мной, чтоб я, не дай бог, не попросила ее сидеть с Ольгой, и этому я тоже была рада. Теперь я могла принять услуги от тети Липы, тем более что та рада была их оказать.

— Теперь женщина должна работать, быть с людьми, — говорила тетя Липа. — Домашняя хозяйка — это не человек. Время такое…

После института я отработала по распределению только год, и конечно же работа еще влекла меня, хотя возвращаться в тот НИИ, где я уже работала, мне не хотелось. За время своей работы я успела там подружиться с одной женщиной, Аллой, которая была лет на десять старше меня. Она-то и помогла мне, когда это понадобилось.