Наш знакомый герой

Когда мы с ним «позволили себе» наконец подумать о ребенке, он крайне озаботился материальной стороной дела и ринулся на заработки. Беременность была у меня крайне тяжелой, со страшными снами и даже с галлюцинациями. Он оставлял меня одну, но временами я слышала его голос, окликающий меня. Я стеснялась сознаться ему в своем явном нездоровье и, если хватало сил, ехала к Туче или к свекру со свекровью, потому что они давали мне любовь и заботу, без которых я опасалась за себя и будущего ребенка. Но и тогда я не посмела выдать своей ненависти к этим проклятым лишним деньгам, не посмела выдать своей жалкой, цепляющейся любви к Виктору.

По выходным мы честно развлекались, преимущественно ходили в кино, таким образом отдавая должное своему положению молодоженов. Разговаривал он со мной мало, ему неинтересно было то, что не касалось халтур и заработков. Он даже не проснулся, когда у меня начались родовые схватки. Я каталась по полу от боли и страха, выла, а кормилец-поилец спал, утомленный настоящим делом своей жизни, а не какой-то мальчишеской чепухой.

Но я справедливо чувствовала, что сама во всем виновата, не отважилась на достойное одиночество и того, п е р в о г о  ребенка. Меня осчастливили, в з я л и, мне поставили условия — и я их молча выполняла. Мойте руки перед едой, не играйте чужих ролей в чужих пьесах, не ищите людей и путей попроще.

С рождением Ольги, однако, жизнь приобрела хоть какой-то достойный смысл.

Вырастить ребенка — что может быть достойней. Мало было ночей, в которые я бы спала, да и Виктор тоже. От бессонницы он становился злым и придирался ко мне по каждому пустяку, упрекая, что я не так и не тем кормлю ребенка, не так стираю пеленки и все остальное тоже делаю не так. Однажды я, потеряв самообладание, вылила ему в лицо жидкую кашку, которую он нашел несвежей. Как ни странно, это на него подействовало благотворно. Туча советовала вообще отстранить его от Ольги, исходя из собственного опыта.

— Неужели ты не понимаешь, что родительская любовь совсем не безусловна, — говорила мне она. — А отцовская тем более. Ты не представляешь, как невыносим для многих из них детский писк, да еще в такой тесноте. Может, тебе спровадить его в какую-нибудь командировку?

Я понимала, что она права. Усталость, теснота, Ольгина крикливая болезненность — все это действовало не лучшим образом даже на меня, и я порой с ужасом чувствовала, что люблю своего ребенка не так, как это следует. Я страшно пугалась и, переступая через свою тяжкую усталость, начинала вдвое больше суетиться вокруг дочери. Часто приходила Туча с маленькой Анастасией, давала мне билет в кино и выгоняла из дому. С трудом отсидев сеанс, я мчалась домой, забыв, что моя дочка — болезненная пискля, считая ее самой лучшей и здоровой девочкой на свете. Тетя Липа тоже знала, что любовь к ребенку требует сил, и тоже, как и Туча, старалась дать мне передышку. У тети Липы не было гнусной манеры многих бабушек толочься под ногами и осуждать действия невестки, вызывая глухое раздражение вместо благодарности за помощь. Это их поведение давало мне новые силы для любви, и настал момент, когда я могла, не солгав, сказать, что я наконец-то люблю свою дочь так, как, по мнению возвышенных ханжей, каждая мать любит своего ребенка, едва он только рождается. Конечно, может, они и правы, может, это только я была лишена инстинкта материнской любви, но я намерена говорить правду о себе, а не о матерях вообще, а моя любовь стоила мне труда. Впрочем, смею подозревать, что не я одна такая. Иначе откуда бы бралась эта странная болезнь, которую в просторечии называют послеродовой горячкой и которая кончается порой самоубийством матери. По крайней мере, я знаю два таких примера. Обе женщины, о которых я говорю, были относительно здоровы физически, но у каждой из них были не совсем обычные ситуации (одна родила без мужа, у другой муж изменял, когда она была беременна), помощи в уходе за ребенком им было неоткуда ждать, а нагрузка первых недель жизни ребенка невыносима. И никакая материнская любовь не заставила их жить дальше, не поддержала. Может, вначале и нет никакой любви, а есть только долг, невыносимый, тяжкий долг, и женщины эти, так же, как и я, мучились еще и тем, что не чувствуют любви? И тогда приходила болезнь…

Впрочем, есть и другие женщины, к которым материнская любовь никогда не приходит, но они от этого не болеют и не умирают. Пример — моя мамуля. Она ненавидела Наташку, но никакого неудобства от этого не испытывала. К счастью, она не пылала особой любовью и ко мне, грешной, почему и навещала нас с Ольгой крайне редко, хотя уже и вышла на пенсию и время у нее было. Но это было мне на пользу — меньше разговоров на пенсионной лавочке обо мне и моем ребенке, о молодежи, которая ни черта не умеет и не слушает старших.