Наш знакомый герой

Но опять я ухожу в далекое прошлое, туда, где год шел за десять лет, где мы наломали столько дров и так косо и криво заложили фундаменты своих жизней.

После больницы и неудачной попытки самоубийства Паша некоторое время где-то скрывался (альбиносы делали вид, что знали, где он), потом вдруг объявился на конкурсных экзаменах в Педиатрическом институте, который и закончил. Думаю, что те, кто говорит, что Паша детский врач милостью божьей, не лгут. В Паше вообще очень сильно развито то, что сейчас почему-то называется женским началом: желание помогать, опекать, заботиться и — любить. Мне-то кажется, что это как раз мужское начало — быть сильным, и это плохой признак, если на любовь все чаще и чаще отваживаются только женщины. И наконец-то Паша, после безнадежной любви к своей деловой маме, почувствовал надобу в себе и ответственную любовь.

После окончания института он работал в «Скорой помощи».

Мы с Тучей ничего об этом не знали, поскольку жили своей жизнью и потеряли из виду альбиносов с надеждой, что навсегда. И вот однажды Туча позвонила мне и сказала, что Анастасия съела бусы. (Была у крошки привычка глотать что попало.) Об этом ей сказала сама Анастасия, которая болтала чуть ли не со дня своего рождения. Она принесла Туче нитку от бус и сказала:

— А ягодки деточка съела.

Можно себе представить, что тут началось! Туча с бабушкой в пух и прах переругались, угрожая друг другу, что отдадут ребенка в ясли и не позволят измываться над бедной девочкой. Анастасия же тем временем раскричалась, как пожарная сирена, и на глазах начала краснеть и синеть. Позвонили в «Скорую», а потом мне.

Я не видела момента прихода Паши, хоть бежала со всех ног. Да и мысли, надо сказать, были тогда не о том. Кто там окажется врачом — Паша или сам господь бог, было неважно. Лишь бы помогли. Я видела врача, склонившегося над Анастасией, которую зачем-то уложили в постель, услышала его голос, показавшийся мне знакомым.

— Ну, старуха, — говорит врач, — никаких бус ты не ела.

— Я не старуха, а девочка, — бойко отговорилась Анастасия.

— Ты не девочка, а барон… — остальное он шепнул ей на ухо.

Она посмотрела на него и тоже шепнула ему что-то на ухо.

— Но почему? — вслух спросил он.

— Да, а она меня не любит, — зарыдала Анастасия, указав на мать, — у нее другие дети… Она только и говорит про своих двоечников…

Надо сказать, что Анастасия с детства была озабочена тем, любят ее или не любят. Она сто раз на дню спрашивала у Тучи, любит ли Туча ее, и та, боясь, что дочка вырастет слишком зависимой от чужого к себе отношения, часто напускала на себя важность и строгость, хотя любила Анастасию до поросячьего визга. (Я, опять-таки, говорю не об этой пресловутой материнской любви, которая почему-то кажется многим само собой разумеющейся, а о настоящей любви человека к человеку, выражающейся так, как любовь может выразиться именно к Анастасии, раз уж Анастасия такая, а не другая. Думаю, что, родись у Тучи моя Ольга, она любила бы Ольгу по-другому.)

— А у тебя папа в запасе, — весело брякнул Паша, конечно же не намеренно.

— Папа бывает не у всех, и я не страдаю, — радостно сообщила Анастасия.

Мы вышли на кухню. Закурили.

— Бусы она запихнула в подушку, — сказал Паша.

— Но как ты догадался, что она их не глотала? — удивилась Туча.

— По глазам. Девочка слишком умная, чтоб глотать бусы. Не думал, что ты родишь такую красавицу.

— В ней выразилась моя глубинная суть, — сострила Туча, но на самом деле было заметно, как она польщена и тает от комплимента.

— Что, она похожа на отца?

— Ну уж нет, — возмутилась Туча.

— Вы что, развелись? — Паша говорил и мыслил как-то замедленно, тупо что ли, и не понимал того, что следовало уже из реплики Анастасии. Мало того, добившись ответа, он продолжал на ту же тему:

— А папочка где? Он навещает дочь?

— Не знаю, где он там. К нам, слава богу, не ходит. Как с позиций педиатра, это хорошо?

— А с позиций учительницы?

Они и раньше разговаривали с вопроса на вопрос, так что ничего не изменилось. Правда, Паша был поспокойнее, чем тогда, в юности. Мне не понравились только его расспросы насчет отца Анастасии, и я, грешным делом, заподозрила, что он сводит с Тучей старинные счеты. Но ей этого не показалось, потому что она и не догадывалась, что у него вообще могут быть с ней счеты. Она часто вспоминала о Паше как о потенциальном друге, досадовала, что все так нелепо тогда получилось, но на все мои намеки о возможности других с ним отношений только смеялась. Боюсь, что она все еще путала его с альбиносами.

— А кто был папаша-то? — настойчиво продолжал Паша.

— Кошконенавистник. Шизофреник. Как, на детях это отражается?

— Что отражается? Шизофрения твоего мужа или твой собственный идиотизм?

— И то, и другое.

— Когда рожаете от кого попало — не думаете, а потом сразу же к психиатрам. Модная вопиющая серость.

— Другие нас не брали.

Такого рода пререкания заняли не так уж много времени, Паша все-таки был на работе, но они и за короткий срок успели наговорить друг другу с три короба. Для взрослых людей это было, пожалуй, слишком глупо. Но не только глупо…