Наш знакомый герой

Она приоткрыла дверь в комнату и в призрачном свете коридорной лампочки стала разглядывать лицо Данилы. Его новое лицо ей в общем-то понравилось. Оно было молодым. Не оттого молодым, что ухоженным и холеным, а молодым по сути. Не истаскался, не озлобился — это было видно. Она глядела на него и думала: «Почему ты прежний? Будь ты другой, я бы освободилась от тебя. Ты всегда мешал мне, потому что я искала твоего повторения. «Никто не встретится ни с кем…» С самого начала было ясно, что ничего у нас не получится. По жизни. Но, с другой стороны, что бы я была без тебя? Это ты привел меня к счастью труда и творчества, ты научил меня любить и видеть. А потому плевать на твою фанаберию, на то, что после стольких лет и стольких мук ты еще являешься и устраиваешь задним числом сцены ревности. И устраиваешь их потому, что оправдываешься. Так ли уж я виновата, как считала тогда? А может, ты больше знаешь про чью-то вину…»

Резко зазвонил телефон. Горчакова прикрыла дверь, быстро схватила трубку.

— Это я, чтоб застать тебя с утра пораньше…

— А сколько времени?

— Восемь. Пора вставать.

— Доброе утро, Николай Иванович.

— Надеюсь, ты уже читала?

— Да.

— Набросились как собаки. Все бы это ерунда. Но в издательстве, сама знаешь, согласятся со справедливой критикой. Им плевать, что критика, мягко говоря, взаимоисключающая. Но я им этого даром не спущу.

И Горчакова знала: Семенов не спустит. Он не из тех редакторов, которые предают своих авторов.

— Я могу написать статью хоть к следующему понедельнику, — сказала она. — Но где печатать?

— Найду. Я тоже не шиш собачий, я Семенов.

— Ну почему, почему мы так беззащитны? — в голос закричала Горчакова, забыв про спящего Данилу. — Мы же совершенно беззащитны!!!

* * *

— Ну почему, почему мы так беззащитны? Мы же совершенно беззащитны! — крикнула Лохматая с другого берега реки.

Река была чистая, глубокая, сверкающая. Таких-то и в природе не бывает. И нестрашная была река. Но Данила знал, что переплывать ее не надо.

— Я не знал, — сказал Данила ей через реку. — Я был совершенно убежден, что у тебя все в порядке. А у тебя как всегда… Ну почему, почему только с тобой всю жизнь что-то случается? Когда ты будешь жить нормально?

Несмотря на громадную ширь реки, их разделяющей, он отчетливо видел лицо Лохматой — сведенное болью, какой-то действительно беспомощной болью.

Там, на ее берегу, стояло дерево, четко выделяясь на ярко-голубом фоне неба своей немыслимой чернотой. Один сук дерева вдруг вытянулся, как живое существо, как щупальце над головой Лохматой, и Данила увидел, что это пантера. Черная, гибкая пантера, изготовившаяся к прыжку. Какой-то шорох раздался и за его спиной. Он инстинктивно обернулся назад, и тут же в воздухе мелькнуло что-то черное, с урчанием впилось в его голову.

Он открыл глаза. На голове действительно что-то урчало и царапалось.

— Кот! — сказал голос Лохматой. — Сколько тебя били за это, а? Где ремень?!!

Урчащее отпустило Данилу, мягко шлепнулось на пол и тяжело затопало куда-то под диван.

Интересно, как тут оказалась Лохматая? Из сна материализовалась?

— А ты что тут делаешь? — агрессивно спросил Данила.

— Я тут живу, — ответила Лохматая. — И скорее я должна спрашивать, что  т ы  тут делаешь…

Вот те раз. И сразу вспомнилось все. Ссора с женой, потом разговор с мамой, потом «Львиная доля», потом звонки по всем одноклассникам, чтоб узнать новый Женькин адрес.

Он долго не понимал, зачем ему читать этот роман, пока не прочел. А потом стал думать. О Женьке. Не так, как думал раньше. Иначе. О том, как, оказывается, мучительно и трудно она жила уже тогда, когда он вроде бы был с ней рядом. Он думал об оборотной стороне ее громких, на его взгляд, успехов. Об ее тогдашней самоуверенности и независимости. А все, оказывается, было не так. И существовали, оказывается, люди, которые это понимали, а следовательно — любили ее больше, чем он, воображавший, что любит навек и бесповоротно.

Теперь же, как по-настоящему взрослый человек, путем проб и ошибок выслуживший зрелость, он понял, что та его любовь — пучок на рубль. Любовь-гордыня, любовь-правокачание. Без милости, без жалости, без снисхождения. Как однажды сказала Женька: «Не любовь, а дуэль на кувалдах — кто кого».

Надо бы сменить свой хамский тон, подумал он, я же не мальчик. Но вместо этого неожиданно для себя сказал еще агрессивнее:

— Как ты меня сюда заманила? Наколдовала, да? Ты и это можешь. Уж я-то тебя знаю.

— Дурак, — отмахнулась она.

Повисло молчание. Очень интересно они оба высказались после стольких лет разлуки. Не грех и помолчать.

Данила огляделся. Обстановочка аховая. Около кровати — гора книг, вместо закладок заложенных почему-то спичками, на письменном столе машинка в футляре, но на ней почему-то стоят туфли с высоченными каблуками. На полу комки смятой копирки, хвоя, ветки. Но при этом — громадное количество ваз и вазочек с цветами. На обеденном столе, под астрами, сидит толстомордый котяра и спокойно щиплет лепестки, будто гадает: любит — не любит.

Проследив за взглядом Данилы, Лохматая прикрикнула для порядка:

— Кот, а где ремень?