Наш знакомый герой

Вряд ли этот кот пробовал ремень на своей шкуре, но из уважения к хозяйке тяжело свалился со стола.

— Прости, что у меня… так вот. Я за грибами ездила, а до этого, пока моих дома нет, вкалывала. Вроде бы только работала да спала, а получился такой вот бардак… У меня почему-то всегда так получается.

— И все-таки туфли на столе…

— Ну, это как раз великая удача. Они случайно отыскались. Два года где-то были. Гуляли сами по себе, наверное, а тут вернулись. Ну я и поставила их на видное место, чтоб опять не смылись. Они мне сейчас просто до зарезу нужны.

— Зачем?

— Носить. Вот постригусь, накрашусь, надену туфли… и лягу спать с сознанием собственной неотразимости. Если б я точно знала, что ты придешь, я бы прибралась.

— А ты знала, но не точно?

— Я чувствовала. И потому из суеверия не мела пол.

— Уверяю тебя, я пришел совершенно случайно. Абсолютно случайно!

— Да, да… — легко согласилась она. — У тебя есть повод презирать меня, но тогда я была абсолютно невменяемая. Прости меня. Когда я вспоминаю про те сапожки, у меня пятки жмет до сих пор.

— Какие сапожки?

— Ну, которые Ванда шантажом содрала с твоей жены… Я знаю, ты мне не поверишь, но это была не моя идея. Я просто, как всегда, проболталась, а она…

— Какие сапожки? Какая Ванда?

Лохматая явно повредилась в уме. Что за чушь она несет? Какие сапожки? Какая Ванда?

— Ну, твоя жена работает… вернее, тогда работала в «Пассаже», в обувном отделе, а Ванда, я с ней тогда дружила, пошла к ней и отняла две пары сапог из-под прилавка и рассказала, что в вашу брачную ночь ты был у меня…

Лохматая воображала, что все разъяснила, на самом деле совсем запутав Данилу. Но потом он с трудом вспомнил то, что наплел ей много лет назад.

— Не было у меня тогда никакой жены! — со стоном сказал он. — Зачем ты мне поверила?!!

— Лгал? — Она посмотрела смятенно. — А я поверила! Он лгал, а я поверила… Как я могла! Значит, я уже разлюбила тебя тогда, раз не почувствовала. Это все Горчаков… Такая дрянь после тебя… Он взял часть моей любви, и я… Иначе бы я…

— Ты любила его?

— А что, по-твоему, я могла выйти замуж совсем без любви?

— Это после всего-то, что у нас…

— Кто любит однажды, тот до старости будет втрюхиваться в эту проклятую любовь.

— И много у тебя было таких… любовей?

— Гораздо меньше, чем говорят, и гораздо больше, чем мне хотелось бы.

Говорят о ней! Надо же! Вот уж не умрет от скромности.

— Да кто говорит? — возмутился Данила. — Кто будет о тебе говорить, скажи на милость!

— Твоя жена, ее подруги и мало ли кто! Если, конечно, они знают, что ты имел ко мне какое-то отношение.

А ведь она была права! Действительно, жена и ее подруги говорили о Лохматой, да еще как. Другое дело, что он не больно-то и слушал, тем менее слушал, что они не знали Женьку лично, а он знал. Одна говорила о Женькиной бездарности после прочтения книги, другая о ее глупости и безвкусице после какой-то творческой встречи. Говорили одноклассники как о гримасе судьбы: эта дура Лохматая выползла в писатели. А самым удивительным было то, что никому из них Женька не сделала ничего плохого, да и, честно говоря, все эти люди на самом деле могли очень просто с ней подружиться, отнюдь ее не ненавидели, а просто вот попала им на язык, потому что  в ы с у н у л а с ь.

— Ну, это профессиональные издержки, — вяло сказал Данила, вынужденный согласиться с ней.

— Профессиональные! Ха! Я иногда начинаю сомневаться, есть ли в нашем деле профессионалы. Моя повесть попадает на рецензию к одному писателю… Он подходит к Гусарову и спрашивает, как у меня с нравственностью, потому что ему показалось, что порядочная женщина не может знать о жизни того, что знаю я. У меня там героиня мужу изменяла, а я, вместо того, чтоб ее бичевать, пытаюсь вместе с ней разобраться, зачем и почему. И рецензенту все со мной ясно: безнравственная и аморальная. Ну, Гусаров, недолго думая, дает ему в ухо. А ведь всем остальным в ухо не дашь!

— Ну, должна же ты понимать, что обыватели… Что люди не виноваты. Они плохо знают, не виноваты, невоспитанны, а в итоге — злы. От незнания.