Наш знакомый герой

— Не открывай, договорим, — попросил Данила.

— Но я не могу не открыть, мало ли что, — со взрослой, вроде бы извиняющейся улыбкой сказала она. На самом деле улыбка была довольно жесткой, бестрепетной.

Вошли две длинноволосые девицы в джинсах, обвешанные торбочками, бусиками, амулетами. Черт те что и сбоку бантик.

— Женя, мы вот шли мимо… — Одна из девиц оказалась парнем с довольно-таки густым баритоном. — Вот решили к тебе зайти. Ты не видела мою жену… Ее зовут Оля.

Жена у него! Данила с трудом удерживался, чтоб не расхохотаться. Взглянул на Лохматую. Она была абсолютно спокойна, мало того — лучилась какой-то блаженной улыбкой. Обняла эту странную парочку, залепетала поздравления, потом забегала по комнате, хватая разные вещи и тут же их отбрасывая, пока не нашла каких-то книг.

— Вот, хоть это… подарок… Маугли, ты хотел эту книгу.

Длинноволосый юнец спокойно взял подарок, даже не посмотрев на него, девица фамильярно поцеловала Лохматую, этого ей показалось мало, повисла на шее. Он представил на месте Лохматой свою жену.

Нонсенс. Просто дичь. Кто эти люди? Родственники, что ли? Закурили, как у себя дома. Сопляки. Убрались бы поскорей, дали бы договорить. Данила глядел на них хмуро, не скрывая своего отношения. Юнец будто почувствовал его неприязнь, потянул девицу за руку.

— Ты не одна, — сказал юнец. — Мы зайдем еще раз.

Лохматая взглянула на Данилу, будто только сейчас вспомнив о нем.

— Да, обязательно зайдите… Я сейчас дома. Буду весь месяц дома. Ты знаешь, с утра… — Она, кажется, жалела, что эти люди уходят. В ее голосе и тоне была неприкрытая любовь.

— Это что еще за явление? — спросил Данила по уходе парочки.

— Маугли. Хороший мальчик, я его очень люблю. Ой, что смешно-то… Он оказался сыном Николаева. Помнишь Николаева, которому я читала со сцены «Я вас любил…»?

— А… этот… Говорят, этот гусь далеко пошел?

— Ну уж и гусь. Достаточно ли ты его знаешь, чтоб так говорить? Я имею к нему свои счеты, однако не уверена, что он гусь. Его сын примиряет меня с Николаевым, хоть они между собой и не ладят. Ох уж эти одноклассники — по гроб жизни помнят, что ты был дураком в пятом классе.

Она была права. Данила почувствовал неловкость, застигнутый на необоснованном недоброжелательстве. Лохматая пощадила его, не сказав, а может быть, и не заподозрив его в зависти. Но сам-то он именно в зависти сейчас себя и заподозрил, в чем-то обывательски-мелком, нечистом.

— Мы не договорили, — сказал он.

— А о чем мы… Ах да! Если ты сейчас что-нибудь понял, то… Вот как раз Маугли. Ну, представь себе, что его девочка устроила бы мне сейчас сцену только за то, что я люблю Маугли. Чушь и нелепость. А я ведь счастлива накормить его и дать ночлег, если Николаев в очередной раз выгонит его из дому…

— А, все-таки выгоняет собственного сына! Что же ты его защищаешь?!

— Судя по роже, с какой ты смотрел ка этих детей, ты бы тоже выгонял периодически. И потом, хоть я люблю мальчишку, я совсем не считаю его подарком.

Она опять была права. Сыну Данилы было четырнадцать, но уже сейчас хотелось его иногда избить и вышвырнуть, а потому неизвестно, что будет через год-два. Данила вдруг с грустью вынужден был признать, что в сегодняшнем своем разговоре с Женькой выступает как мещанин, которому лень подумать. Злопыхает, осуждает, воображает себя истиной в последней инстанции. Надо быть либо святым, либо абсолютно безнравственным, чтоб требовать от других безукоризненной порядочности. Святым себя не назовешь, а это значит, что представления о нравственности у тебя довольно абстрактны. Черт возьми, не значит ли это, что надо пересмотреть поведение всей своей жизни? Может быть, Женька знает о жизни нечто такое, что поможет и ему? Интересно, какая у нее цель?

— Лохматая, а если честно? Ну скажи: ты сама-то довольна своей жизнью? Какая у тебя цель?

— Цель? — она понизила голос, будто сообщая ему великую тайну. — Цель? Да не стать никому не нужной старой маразматичкой. Стать достойной старухой. Ты посмотри кругом — сколько их, сумасшедших, свихнувшихся на щах и коммунальных склоках. А я хочу стать умной и доброй старухой, вот.

Он хотел возразить, но зазвонил телефон. Лохматая сняла трубку.

— А, здравствуй, дорогая… Да, читала. Да, он знает. Но звонить с соболезнованиями не надо. Рак горла? Ах, подозревают? Бедный мальчик. Бредит? И все из-за меня? Ай-я-яй! Ну что ты, Ирочка, я рада твоему звонку. Я тоже тебя обожаю.

Тон, которым говорила Лохматая, был омерзительно-сладок. И лжив. Он даже не предполагал, что Женька может быть такой приторной и фальшивой. Неужели это она говорила с начальством?

— Это одна стерва звонила, — будто услышала его вопрос Лохматая. — Она мне недавно такую свинью подложила… Вернее, не свинью, а как бы любовь. Врет, что один там в меня влюблен. Говорит, что встречается с ним, вот даже рак горла ему придумала. А он давно уже женился в Москву… Не смогла на сцене пустить в ход фантазию — стала играть в жизни. Актрисуля…

— Да, сколько я знаю о театре от жены — это тот еще бедлам. Это только моя мамочка считает, что в театре как везде.