Наш знакомый герой

— Вот именно. Поэтому Гриханов нам не нужен. А потому займемся романом, и только им. Как мы уже выяснили, появление в романе Ванюши, с которым Новоселов не был знаком, и разоблачение Ванды — тоже не Новоселов. О Ванюше мог написать тот, кто его знал и любил, а о Ванде — тот, кто ее терпеть не мог. Мы все ее терпеть не могли, кстати. Кроме Новоселова. Он же ее просто не видел. Но это все чепуха по сравнению с главным моим доводом. Андрей, вспомни-ка про наш с тобой визит к одному старому художнику…

Гусаров думал всего лишь секунду — осенило почти мгновенно. Он ударил себя по лбу и простонал:

— Какой же я болван!

— Какие мы все болваны! — поправила его Горчакова. — Говори, Гусар! А то все я болтаю.

— Художник был великолепный, — волнуясь, начал Гусаров. — Портретист, каких мало. Точный рисовальщик, умный человек, опыт за плечами. Его никто не мог обмануть. Он мог из злой красавицы сделать уродину, оставаясь совершенно точным в изображении черт лица. Мог и наоборот. По крайней мере, мы тогда узнали всех. И вот среди этих портретов — совершенно незнакомое лицо. То есть там было много незнакомых лиц, но они тут же становились знакомыми. А с этим — ничего не ясно. Будто кто-то подделал стиль художника, но подделал ремесленнически. Я решил, что это работа какого-нибудь его ученика…

— А я ляпнула это вслух.

— А эта идиотка ляпнула вслух.

— Сам идиот.

— Дети, прекратите препираться! — каркнула Браунинг.

— Знаю, знаю, — вдруг крикнул Ванюша. — Это был автопортрет!

— Вот именно, — отчеканила Горчакова. — Автопортрет. А теперь вспомним Новоселова, который самые высокие и трагические вещи о себе рассказывал намеренно заниженным языком. «Трали-вали», «не суть…» и так далее. Мы видели его героем, но сам-то он себя таким уж героем не видел. Да и не был им, наверное. Мы узнали в «Львиной доле» Новоселова только потому, что он написан одним из нас. Это не  а в т о п о р т р е т.

— Тогда — кто? Имя, имя! Не тяни резину! — загалдели все.

— Я догадалась об имени не потому, что я умнее вас, а потому, что жизнь вовремя подсунула мне некоторые данные о смежной профессии.

— О какой такой смежной профессии?

— О театре. Одно знакомство заставило меня почитать о системе Станиславского.

— Так Иванов — актер? — догадался Семенов.

— А актер, как и писатель, тоже может иметь псевдоним. Если ты печатаешься под фамилией Иванов, то это значит, что псевдоним — не Иванов, — сказал Ванюша. — Это значит, что псевдоним…

— Суздальский! — крикнули одновременно Сурков и Гусаров.

— А вот и Алеша, — как всегда, раньше всех уловило чуткое ухо старухи Браунинг шаги на лестнице. — Алеша Суздальский, — уточнила она.

III. ВЕЛИКИЙ ТРАГИК КИН

— По правде говоря, я не думал, что вы так скоро выйдете на меня. Мне показалось, что я довольно удачно замел следы. Зачем? Не знаю. Потому что на самом-то деле мне хотелось, чтоб вы узнали правду.

После того как наша теплая компания развалилась, я вообще остался не у дел. Театр? Что ж… До сих пор я считаю, я просто уверен, что театр — моя судьба. Я актер. Какая инерция заставляла этого не видеть тех, от кого зависела моя судьба? Не знаю. Как не задались отношения с моим первым режиссером, так и покатилось… В театре такое бывает. Впрочем, как и везде. Я знаю театральных актеров, которые ушли на эстраду, в цирк, начали писать пьесы или шить брюки. Не смейтесь, это вовсе не смешно. Брюки шить можно тоже талантливо.

Вы, наверное, помните мои опыты в поэзии. У меня есть слух, есть дар слова, ведь я актер, но, как вы помните, поэзия получалась вторичной. Мое дело — сыграть поэта, а не быть им. То же самое произошло со мной, когда попытался писать прозу. Я вместо этого играл того прозаика, которого читал последним. Но играть прозаиков гораздо сложнее, чем поэтов. Они прячутся за сюжет, за характеры. Ты никогда не скажешь с уверенностью, на чьей стороне хороший писатель, если два его героя спорят. Оба умны, у обоих есть основания думать так, а не иначе… Прозаик играет один за всех. Он сам себе актер… Когда я понял природу всего этого, я понял все. Я понял, что единственный прозаик, которого я смогу сыграть цельно, — это Новоселов. Во-первых, потому что я его хорошо знал, во-вторых, потому что я его отчаянно любил, и, в-третьих, потому что он не успел воплотиться, будучи абсолютно состоятельным и как личность и как прозаик.