Нация прозака

Все складывается так, как я хотела: меня всегда приводил в восторг Техас, во всяком случае, с тех самых пор, когда я ребенком впервые приехала навестить своих кузенов в Далласе. Для меня Техас – большой, сильный мужчина в ковбойских сапогах, жестокий индивидуалист в духе Торо[200], добывающий нефть так, будто это золото, как, в общем-то, когда-то и было. А Даллас – просто коммерческий центр рискованной нефтяной лихорадки, один большой загородный клуб в обширном предместье, где все парни играют в футбол, а все девушки мечтают вырасти и сделать пластическую операцию. Повсюду мускулистые братья и силиконовые сестры. Я не фанат этой стороны американской культуры, всего этого материализма и поклонения богатству, но я отправляюсь в Даллас с уверенностью, что он пойдет мне на пользу: необузданные капиталисты слишком заняты тем, чтобы зарабатывать и тратить деньги, так что им не до меланхолии. Я уверена, что Даллас будет таким ярким, пронзительно новым, по-ковбойски шумным – полной противоположностью всего, что у меня ассоциируется с депрессией, и, конечно, куда ярче и солнечнее, чем промозглая темнота Северо-Востока.

Как вы понимаете, приехав в Даллас, я обнаруживаю, что реальность далека от того, что я себе воображала. Избыток нефти, сопутствующий избыток недвижимости, экономика в стагнации (но не такой сильной, как в Хьюстоне, оптимистично напоминают все) – большой Ди находится в плачевном состоянии. Техас, в общем-то, должен быть богатым, основа местной культуры – старые добрые парни, быстро наживающие состояния, и техасцы, особенно те, что из Далласа, не особенно достойно справляются с бедностью. Они по-прежнему покупают хрусталь Baccarat в Neiman Marcus[201] по субботам, даже если в пятницу уволили двести работников своей компании. Все равно что смотреть на мужчину, которому гордость не позволяет плакать, и он отчаянно сдерживает слезы, но все равно плачет.

Мимо какого дома я бы ни шла, везде висят таблички с надписями: «Продается», у входа каждого жилого комплекса плакат: «Сдается: первый месяц бесплатно!» Вдоль автострад тонны недостроенных небоскребов, все эти дела из розового гранита и сверкающего стекла, задуманные во времена процветания, строительство, обреченное оставаться незавершенным. Везде строительные краны и щебень: говорят, что талисман Далласа – строительный кран, разевающий пасть на голубое небо. Ничего общего с городом, который я увидела во время Республиканской конвенции в 1980 году, когда навещала родственников, живших на севере Далласа.

В 1987 году Даллас в депрессии сам и наводит ее на всех остальных.

И все же, по крайней мере вначале, я загадочным образом счастлива. Я живу в великолепной, сказочной квартире, которую снимаю у коллеги из отдела новостей, пока она пытается ужиться со своим бойфрендом. Впервые увидев квартиру, которая обходится мне всего в 300 долларов в месяц, меньше недельной зарплаты, я подумала, что никогда не видела ничего красивее: эти французские двери, вентилятор под потолком, небольшое крыльцо, пышные растения, цветы и прочая зелень, столик для завтраков из стекла на кованых ножках и огромная открытая кухня с бело-голубой средиземноморской плиткой, которая заставила меня поставить маленькие горшочки с травами и плющом около раковины, а у окна повесить колокольчики. Ванна на маленьких ножках, края изогнуты, как пенка капучино, переполняющая кружку. Впервые в жизни я собиралась жить одна, как взрослая, и переезд меня радовал. Я переходила из одной комнаты этой очаровательной квартиры, похожей на поезд, в другую и думала: «Это будет моим, будет моим, все это». Я чувствовала себя Одри Хепбёрн в «Завтраке у Тиффани», независимой чикой, что наслаждается Нью-Йорком, не переставая улыбаться, пока прогуливается по Пятой авеню; или многозначительно подбрасывает шляпку[202] как Мэри Тайлер Мур, словно назло ветрам Миннеаполиса.

Квартира нравится мне так сильно, что иногда мне просто хочется кататься по паркету от охватывающего меня восторга.